AD
Из жизни дятлов
Я — какая-то передвижная аномальная зона. В меня приземляются и из меня взлетают НЛО, причем без моего ведома. Техника в радиусе моей вытянутой руки неизбежно выходит из строя. Правда, возможно, дело как раз в вытянутой руке.
Старые печатные машинки — живые существа. У них есть собственное мнение и, что неожиданно, литературный вкус. Например, моя первая печатная машинка положила свою короткую жизнь на то, чтобы отучить меня писать. Ей катастрофически не нравилось мое творчество. Она стояла на письменном столе насмерть, чтобы спасти мир от такого автора.
Я — какая-то передвижная аномальная зона. В меня приземляются и из меня взлетают НЛО, причем без моего ведома. Техника в радиусе моей вытянутой руки неизбежно выходит из строя. Правда, возможно, дело как раз в вытянутой руке.
Старые печатные машинки — живые существа. У них есть собственное мнение и, что неожиданно, литературный вкус. Например, моя первая печатная машинка положила свою короткую жизнь на то, чтобы отучить меня писать. Ей катастрофически не нравилось мое творчество. Она стояла на письменном столе насмерть, чтобы спасти мир от такого автора.
Сначала я творил на бумаге. Но у меня был ужасный почерк, который во время графоманских припадков становился и вовсе неизвестной науке клинописью. Когда наутро наступало похмелье после очередного вдохновения, я ничего не мог разобрать.
Видя мои мучения, папа подарил мне на день рождения печатную машинку. Она была поддержанной, впрочем, как и моя муза. Машинка сразу невзлюбила мой размашистый стиль. Я подозреваю, что в своей прошлой жизни до меня она работала в какой-то безликой советской конторе и каждый день печатала одинаково-правильное. Это была нелюбовь с первого взгляда.
Машинка саботировала свои базовые функции, как могла.
Во-первых, она никогда не пропечатывала буквы с первого раза. Чтобы добиться оттиска, мне приходилось подпрыгивать на стуле и обрушиваться на нее всем весом. В то время я умел печатать только двумя указательными пальцами (впрочем, как и по сию пору). Уже через месяц я накачал их настолько, что мог протыкать бетонные стены, как каратист. Стук моей печатной машинки напоминал движение поезда: все было очень громко и даже грохочуще. "О, кажется, наш дятел проснулся", — каждый раз ласково говорил мой папа, когда я приступал к очередному опусу.
Видя мои мучения, папа подарил мне на день рождения печатную машинку. Она была поддержанной, впрочем, как и моя муза. Машинка сразу невзлюбила мой размашистый стиль. Я подозреваю, что в своей прошлой жизни до меня она работала в какой-то безликой советской конторе и каждый день печатала одинаково-правильное. Это была нелюбовь с первого взгляда.
Машинка саботировала свои базовые функции, как могла.
Во-первых, она никогда не пропечатывала буквы с первого раза. Чтобы добиться оттиска, мне приходилось подпрыгивать на стуле и обрушиваться на нее всем весом. В то время я умел печатать только двумя указательными пальцами (впрочем, как и по сию пору). Уже через месяц я накачал их настолько, что мог протыкать бетонные стены, как каратист. Стук моей печатной машинки напоминал движение поезда: все было очень громко и даже грохочуще. "О, кажется, наш дятел проснулся", — каждый раз ласково говорил мой папа, когда я приступал к очередному опусу.
Во-вторых, этот странный агрегат научился втягивать клавиши в себя. Когда я попадал пальцем между ними (а я попадал, поскольку со временем указательные пальцы распухли, как сардельки, и в мои лучшие годы занимали добрую половину руки), клавиши слипались и намертво застревали в недрах машинки. Поэтому я печатал, как до революции, с ятями.
"..ять! ..ять! ..ять!" — неслось над нашим садовым товариществом (я часто творил на даче), когда машинка в очередной раз вероломно уходила в себя.
"Ох, у Олежки опять творческий кризис", — причитала моя интеллигентная бабушка, спеша на кухню, чтобы приготовить мне что-нибудь расслабляюще-вкусненькое.
"Ох, у Олежки опять творческий кризис", — причитала моя интеллигентная бабушка, спеша на кухню, чтобы приготовить мне что-нибудь расслабляюще-вкусненькое.
Писатель Олег Батлук
Но однажды печатная машинка превзошла сама себя. Я как раз дописывал последние страницы своей остросоциально-эротической эпопеи "Слеза куртизанки", этакой смеси романа "Преступление и наказание" и фильма "Эмануэль" (безвозвратно утрачена, к огромному, огромному сожалению). И вот я в очередной раз разогнался, не успевая за скачущей канканом по моей фантазии куртизанкой, от души долбанул по полустертым клавишам, и палец намертво застрял в недрах клавиатуры.
Несколько минут я честно пытался выдернуть его обратно, даже вставая на стул и используя ноги, как рычаг, — безрезультатно. Машинка схватила меня железной хваткой и ни в какую не хотела отпускать в большую литературу.
"Папа! — истошно завопил я, — папа!!!"
На мой крик прибежала перепуганная бабушка (дело было на даче):
"Что, Олежка? Приготовить что-нибудь вкусненькое?"
"Позови папу..." — простонал я.
Несколько минут я честно пытался выдернуть его обратно, даже вставая на стул и используя ноги, как рычаг, — безрезультатно. Машинка схватила меня железной хваткой и ни в какую не хотела отпускать в большую литературу.
"Папа! — истошно завопил я, — папа!!!"
На мой крик прибежала перепуганная бабушка (дело было на даче):
"Что, Олежка? Приготовить что-нибудь вкусненькое?"
"Позови папу..." — простонал я.
Через минуту в комнату умиротворяюще вплыл отец (он всегда так передвигался, в режиме круизного лайнера).
"Что там?" — услышал я с улицы встревоженный голос мамы.
"Все нормально, — крикнул ей отец, — кажется, у нашего дятла клюв застрял".
На следующий день рождения папа подарил мне мой первый компьютер.
"Что там?" — услышал я с улицы встревоженный голос мамы.
"Все нормально, — крикнул ей отец, — кажется, у нашего дятла клюв застрял".
На следующий день рождения папа подарил мне мой первый компьютер.
