Грызлов vs "офисный планктон"
Роман с рабочим классом
Борис Грызлов давеча опустил людей умственного труда ниже плинтуса, заявив открыто и смело, что правящая партия совершенно ими не гордится. “Гордостью для нас является человек труда, а не офисный планктон”, — сказал он, представляя президенту Медведеву рабочих-партийцев, которых привезли на первомайскую встречу с Дмитрием Анатольевичем.
Заявление Грызлова, очевидно, должно быть расценено как “действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе”.
Офисный планктон — это ведь как раз и есть социальная группа. А Грызлов конкретно унизил ее достоинство — причем публично, в средствах массовой информации.
Если бы у нас было правовое государство, прокуратура должна была бы возбудить против него уголовное дело по статье 282 УК РФ...
http://www.mk.ru/politics/article/2011/04/29/585602-roman-s-rabochim-klassom.html
А что нужно гордица армией менедж продавцов? Что они делают полезного для страны, перепродавая зарубежные товары? И где тут умственный труд? Человек, который, что-то производит заслуживает уважения или ученый, действительно занимающийся умственным трудом.
трындеть он может что угодно, ученый и умственный труд требует весьма ощутимых и регулярных фин затрат, временных впрочем тоже. я дико сорри - можно с гордостью производить что угодно, и не умея продавать, оставаться со своей гордостью. "или действительно занимающийся умственным трудом" - математический аппарат лет на 400 опережает практическое применение, при этом любой уважающий себя вуз имеет мат фак в том или ином виде, нах?
Человек труда это тот кто двор подметает и детали для лады точит?? А инженеры, архитекторы, учёные, программисты они все убогие?
То есть тот кто собирает самолёт - тот герой, а тот кто его проектирует в офисе тот планктон? Или по какому принципу он их разделяет?
Да даже та же самая бухгалтерия или кадры - сами же виноваты что бюрократию развели и необходимо столько бумажной работы выполнять.
Не поняла я его
брендменджеры
рекламщики
манагеры разных областей и уровней
и т.д.
- пардон да убогие и возомнившие
кто проектирует самолеты - ежели они не падают потом один за другим - молодцы и герои, программисты (ну смотря что программируют)и так далее...
А что же тогда наше любимое государство платит рекламщикам в разы больше чем инженерам, раз они молодцы :) Почему торговать выгодно, а заниматься наукой - нет? Я про чиновников вообще молчу, самые богатые и благополучные люди которых я знаю лично - как раз чиновники, хотя там созидания в разы меньше чем даже в рекламе, правда сейчас немного трясутся за место в связи со сменой городской власти, но это, я так подозреваю временное явление...
Навеяло...
В. Пикуль, "На задворках великой империи" (в отрывке описываются события вскоре после Кровавого воскресенья).
"Трепов разговаривал с царем, как с малым дитятком.
– Ваше величество, – дерзил он, – пора уже вам и выступить перед обществом, как государю, как монарху…
– Дмитрий Федорович! – пугался император. – Но пятьдесят тысяч пострадавшим я уже дал. А получаю в год всего двести тысяч. У меня же – семья, дети, обязанности…
– Но рабочие шли к вам девятого января! – настаивал Трепов. – Знать, у них дело было до вашего величества!
– Теперь уже поздно, Дмитрий Федорович, не идти же мне к ним на улицу… Что вы предлагаете?
– Зачем вам идти? Они сами придут, ваше величество…
Путиловский котельщик Егор Образумов сидел дома, в свете пятилинейной керосиновой лампы, мирно дул липовый чай с блюдца и, не строя никаких баррикад, грыз постный сахар, когда к нему постучали.
– Феня, – сказал Образумов, – ты спроси – кто?
Ввалились: помощник пристава, жандарм, двое городовых и один дворник. Образумов от страха штаны себе прохудил.
– Ваше благородие, ей-ей, не я… Кожуркин начал! Кожуркин!
– Дворник, – позвал жандарм, – это и есть тот?
– Точно так. Он самый…
– Прошу одеться!
Образумов положил сахарок на блюдце, с краев обкусанное:
– За што? Вот крест святой… Кожуркин! Яво и берите…
– Не разговаривать!
Запихнули Образумова в карету – повезли без разговоров. Вот и комендантский подъезд Зимнего дворца. Едва ноги волок по мраморным ступеням. Увидел самого Трепова и задрожал.
– Ну, был грех, – стал каяться Образумов. – Ну, верно: выпили мы литку. Дал я ему бутылкой… Так за што казните?
– Обыскать, – распорядился Трепов.
– Горе-то… горе-то какое, – убивался Образумов. – Ваш сиятельств! Дык это кажинного так можно… Кожуркин первый полез! А я только бутылкой… Кожуркина и берите!
Барахло смотали в узел, привесили бирку. Ну, все: прощай, дорогая свобода! И вдруг (мати дорогая, спаси и помилуй нас!) несут Образумову белье, тащат пиджак с искрой, штиблеты.
– Ну-ка одевайся, сокол! – говорит ему Трепов, улыбаясь.
Тут Образумов осмелел. Давай штаны новые натягивать.
– Зеркало-то… есть ли? – спросил. – Посмотреться…
Опять – в карету и повезли. В императорский павильон Царскосельского вокзала. А там еще тридцать три человека – под стать Егорке, в пиджаках, в штиблетах. Красуются…
– Ты с какого завода? – спросил Образумов одного из них.
– Цыц! – подскочил жандарм. – Переговоры воспрещены.
Посадили в вагон на диваны. Тронулись. До Царского Села.
– Предупреждаю вас, – объявил Трепов в приемной императора, – что вы все представляете здесь выборную рабочую делегацию, которой его величество желает выказать свое монаршее доверие. И выслушает все ваши нужды.
Николай спросил одного депутата:
– Ваше имя?
– Василием нарекли, ваше величество!
И рассеянно повернулся ко второму:
—…отчество?
– Потапыч буду по батюшке!
Третьего спросил о фамилии.
– Херувимов! – бодро отозвался тот.
В результате опроса появилось новое лицо, никогда не существовавшее в русской истории: Василий… Потапович… Херувимов. Бог с ним!
Развернув бумагу, Николай тихо прочел свою речь.
– Я верю, – заявил он, – в честные чувства русских людей и непоколебимую их преданность мне, а потому прощаю им вину передо мною!..
Затем был хороший обед, и забегавшийся Трепов тоже закусил и выпил с «выборными» рабочими.
…Обо всем этом Сергей Яковлевич узнавал из газет, иностранных и русских (нелегальных). Было стыдно за Петербург: двор царя после крови даже не отрыгивал – он просто блевал. Мышецкий спрашивал себя: «И можно ли быть еще глупее?..»
