для тех, кто - 2
способен не просто замолчать и подумать, но еще и.
короче, не буду объяснять, кому надо - поймет, или почувствует, быть может.
еще один ПЕРЕПОСТ
читать надо, каментить не надо. это не мой текст. я добавила его в избранное 1,5 месяца назад, а теперь просто им делюсь.
оригинал здесь https://www.facebook.com/dav.alsou/posts/10202680735250863
Сегодня на Привозе, затарившись пастернаком, украинским чесноком и подарками в Москву (подарки везу только Яне Вагнер и Ване Давыдову, больше никому – простите: перевес, такое дело), в молочном павильоне подошла к «наливайке» – точке продажи вина. Поставила на пол тяжелые сумки. Налейте, говорю, пожалуйста, стаканчик каберне. А у прилавка стоит парень, который уже взял и выпивает. Парень включился в мои проблемы, послушай, говорит, выпей, говорит, сейчас белого сухого, поверь, так будет лучше. А солнце! Полосы солнца на всем – на полу, на лицах, на белых шарах коровьей брынзы. И в зеленых глазах этого парня тоже солнце – пробивает глазурь до дна. Ну, я так пожала плечами, говорю продавщице, вроде, ладно, давайте белого. (Может, и правда, стоит иногда наполнять бокалы светом?) Она налила. Поставила передо мною стакан. Я полезла в карман за деньгами. Парень говорит: о!, дескать, я заплачу. А парень такой: вроде как гей. Так, конечно, не скажешь же с точностью, но – манеры, голос, пластика – четко узнаваемые. Пальто на нем – драповое. С меховым воротником. На каждой руке по перстню. При парне – пакет с двумя домашними курочками – четыре желтые лапки торчат наружу, обращая мысли в сторону бульона. В общем, заплатил он за мой стаканчик. Пей, говорит, только сухое. Знаешь, говорит, есть эти люди… (так он кисло скривился), которые любят сладкое шампанское… А ведь, говорит, сладкого шампанского не существует! Господи, ну, что такое сладкое шампанское? – купите нормальное шампанское, добавьте спирта и варенья – вот и пейте! (Я, значит, киваю). А нормальные люди пьют сухое, продолжает парень. Моей, говорит, тете шесть лет назад поставили рак матки. Так знаешь, что ей сказал доктор? – он ей сказал: пейте каждый день красное сухое вино – бутылку. Тут продавщица включилась в беседу: ой, говорит, да шо такое бутылка в день? – то ж ничего, это без разницы – пил, не пил. Парень ее урезонил: но, тем не менее, сказал он, потрясая указательным пальцем, тетя моя от рака излечилась – живет по сей день, работает, все хорошо. Продавщица понимающе покивала.
Тут к нам подходит цыганка. Просит милостыню. Парень ей говорит: пошла на хуй. И поворачиваясь ко мне поясняет: прости, говорит, мне мой французский, но, поверь – так надо. Им надо обязательно говорить «пошла на хуй», иначе их плохая энергия тебя повредит. Я, собственно, и не нуждалась ни в каких ремарках – я с детства знаю одесситов, это чисто местная, очень яркая и очень культурологически емкая их черта: они легко, без сантиментов, глаза в глаза посылают на хуй оппонентов – просто так принято, это норма. На хуй можно послать даже бабушку девяноста лет, даже бабушку в орденах – просто это, как бы, не оскорбительный носит характер, а чисто прикладной – вроде бы проще обнажить свою позицию кратко, резко и предельно ясно – не стоит тратить время на толерантность. И вообще. Каждый раз, когда какой-нибудь русский рассказывает мне о его, русского, цинизме, я внутри себя смеюсь: чтобы понять, что такое цинизм, надо приехать в Одессу и пожить здесь некоторое время. Я уж ни раз писала об этом, ну да ладно. Речь об ином. Так вот, для того, чтобы дать вам объемную картинку, я должна заметить, что та самая цыганка, которая подошла к нам с протянутой рукой от имени Иисуса, она, через минут пять, подошла к другому прилавку, с копченостями, и купила гигантский кусок подчеревка, заплатив, по моим прикидкам, гривен 80, не меньше.
Да. Так вот. Я допила свой стаканчик. А парень мне говорит: еще по одной? Я отвечаю, что мол, вполне, давай еще, но только теперь уж заплачу я – алаверды. А парень – нет, ни в коем случае, платить будет только он. Ну, ладно. Выпили по второй. Парень посмотрел мне в глаза и спрашивает: ты что, боишься войны? Я киваю. Он говорит: войны не будет. Владимир Владимирович, говорит, не выстрелит первым ни при каких обстоятельствах. Если и будет первый выстрел, то только со стороны украинцев. И вот тогда уже Путин ответит. Сбросит бомбу. Но не на людей, а куда-нибудь в поле – просто чтобы показать, что стрелять не стоит. А вообще, говорит, ваш Путин – царь планеты. Если завтра он захочет, чтобы Обама каждый вечер приезжал в Москву мыть ноги Кабаевой, то так будет. А если Обама откажется мыть ноги Кабаевой, то у Путина есть особая кнопка – нажал! – и нет никакой Америки. Стерта с лица земли. Так что…
Выпили еще. Познакомились. Сережа.
Сейчас, говорит он мне, в Киеве оплакивают небесную сотню. Сто человек погибло! Ах-ах-ах. А то, что в шахте, тем же временем, погибло двести шахтеров? Это как? Семьям небесной сотни будут выплачивать компенсацию по миллиону гривен. Цирк!!! Настоящие герои – это шахтеры. Тут я Сережу спрашиваю, а где, прости, погибли двести шахтеров? Сережа говорит: ну… не двести там погибло, а семнадцать. Я спрашиваю: а где, все-таки, конкретно? В Днепропетровске, кажется… Или в Донецке… Сережа наморщил лоб. Не помнит. Тут к прилавку подходят две девушки: леопардовые лосины, серьги до плеч, начес, туфли на платформах, такое. Просят налить им парочку литров красного сухого. Сережа мне на них показал пальцем и говорит: вот, говорит, одесситки. Спроси их – боятся ли они войны? – да им по хуй на все. Для меня, говорит, ни Россия, ни Украина не сделали ничего. Когда я иду в больницу по месту прописки – бесплатную! – я все равно имею на кармане пару копеек. Потому что бесплатно меня никто тут лечить не будет. Ни Киев, ни Москва мне ничего в жизни не дали. А на Майдан поехали долбоебы. Ты пойми, Катя, это приехали люди, которым зимой нечего дома делать и нечего есть: куры зимой не несутся – хозяйства нет. Они сорвались. Как я мог поехать на Майдан? У меня работа. А Владимир Владимирович делает все красиво.
Под конец Сережа записал на клочок свой адрес. Приезжай, говорит, сегодня ко мне на ужин. Курочку буду запекать, там, мяско, ну, такое. Полодессы у меня придет. Будем играть в ассоциации. И в пантомиму. Приходи. Я на него смотрю – в его зеленые глаза и длинные ресницы – и говорю: Сережа, я не приду. А он мне отвечает: нет, ты приходи. Я очень, говорит, хочу, чтобы ты пришла. Я тебя познакомлю с классными девчонками и классными парнями. Знаешь, говорит, если ты придешь, то это будет для меня знак: значит, я – хороший человек.
На самом деле я наслушалась тут пророссийских грез по самое горло. Из каждого утюга. Но, собственно, не страшно. И Сережа, на самом деле, наверное, хороший человек, правда. Но вот реплика о кнопке меня освежила. Скажу больше: спустя три часа, вечером, позвонил Иван Федорович и сообщил про Кисилева – про пассаж о превращении Америки в радиоактивный пепел. И я подумала: все ведь сложнее, чем кажется. Мы думаем, что Кисилев правит Сережами. А судя по моим поминутным стенограммам – нет. Сережи опережают Кисилева на несколько часов по меньшей мере. Значит ли это, что Сережи правят Кисилевым? Или? «Ему нужны только деньги, деньги, деньги»? Вопросы тут формальны. Я знаю, что никто не знает на них ответа.
