Филипп Бедросович-жесть
Марина Яблокова:выписка из 7 дней
Первая репетиция, мы все находимся в равных условиях. Включили контровой свет — это задняя линейка освещения. Видимо, прожекторы начали светить Киркорову в глаза. Я стояла на авансцене. И Филипп говорит в микрофон — сначала довольно спокойно: «Что это за свет?! Уберите!» Андрей не реагирует. Может, не услышал, но, во всяком случае, ничего не отвечает. Киркоров повторяет свое требование уже в более резкой форме. Тогда я объясняю ему: «Филипп, мы первый раз это делаем, нам надо какое-то время, буквально немного. Сейчас пропишем свет, и все наладится». В ответ вдруг начинается бурная реакция — те, кто Киркорова знает, хорошо представляют, как это у него бывает. Он начинает говорить на повышенных тонах. Что-то вроде: «Кто ты такая?! Что ты мне тут объясняешь! Нечего меня учить, я сам все знаю. А ты знай свое место. И вообще, чтоб я тебя больше не видел!..» Я опешила. Понимаете, я же ничего плохого ему не сказала — ни резкого, ни тем более грубого. Просто объяснила человеку ситуацию, чтобы он понял, в чем дело. А что происходило у него в голове, не представляю. Может, он не хотел слышать никаких объяснений. Может, возмутился тем, что ему отвечала какая-то девчонка — я же не выгляжу солидной тетей. А может, просто встал не с той ноги и настроение было плохое — невозможно догадаться, какие психические процессы в нем бродят… Конечно же я испугалась. Тем не менее взяла себя в руки и спокойно сказала: «Филипп, почему вы со мной так разговариваете?» Он начинает уже кричать: «Закрой свой рот! Заткнись!» Я говорю: «Почему это я должна закрывать свой рот? Я не ваша подчиненная. Вы задали вопрос, я объяснила». И тут пошла та-акая нецензурная брань… Самые грязные выражения посыпались. Причем весь этот жуткий мат был не общего свойства, слова кидались не в воздух, как говорится, а были направлены адресно. То есть мне. Глаза его стали сумасшедшими, ну просто бешеными. Такое ощущение, что сейчас он меня реально раздавит, уничтожит. Я была потрясена. Конечно, перепугалась жутко. Больше я ничего не сказала и ушла — от греха подальше. Спустилась в зал, подошла к людям, работающим в администрации Киркорова, и говорю: «Ребят, как же так можно? Как такое вообще возможно допускать? Вы же знаете, что никто тут специально не вредит Филиппу. Просто устанавливали свет. И так реагировать — это просто не по-человечески, ненормально, вообще ни в какие ворота не лезет». Всем конечно же неловко. Мнутся, глаза опускают. «Марин, — говорят, — ну что ты переживаешь? Не обращай внимания. Он уже с утра такой, потому что паспорт свой забыл». Я говорю: «Я все понимаю, но я-то тут при чем?!»
Репетиция длилась минут пятнадцать, я уже занималась своей работой, потом, по окончании репетиции номера, вернулась на сцену и встала на подиум, где расположена стойка для ведущих. Недалеко от меня стояли Филипп, его люди, Андрей, сотрудники административных и технических служб. Киркоров, увидев меня, снова стал возмущаться и отпускать неприятные и оскорбительные выражения в мой адрес. Я никак не реагировала. Тогда он ко мне подходит, останавливается рядом со мной, но на меня не смотрит, стоит сбоку, якобы случайно рядом оказался. И опять по новой: «Да кто это вообще такая? Говно. Первый раз вижу, чтобы какая-то шестерка свой рот разевала! Да пошла она отсюда на х…» — и т. д., и т. п. И все это громко, сознательно работая на публику. То есть дело уже не в том, что человек никак не может успокоиться, он просто сознательно заводит меня, заводит, заводит… Но я сдерживаюсь, вообще ничего не отвечаю. Хотя уже в таком состоянии, когда просто не знаю, что делать. Наконец не выдерживаю, поворачиваюсь к нему и внешне абсолютно спокойно спрашиваю: «Филипп, а кому вы сейчас все это
говорите?» Он же не смотрит мне в глаза. А дальше — ужас. После этих моих слов с человеком вообще начинает происходить что-то невообразимое. Он белеет, прямо видно, как в него вселяется бес, разворачивается ко мне всем корпусом, после чего со всей силы дает пощечину — ударяет ладонью по лицу. Впервые в жизни я ощутила, что означает выражение «из глаз посыпались искры». Боль на щеке жуткая, в ушах какой-то монотонный звон, во рту — кровь, я сглатываю ее — потом выяснилось, что на щеке и десне у меня образовалась гематома. Голова как-то неестественно откинулась — то ли закружилась, то ли мышцы шеи потянулись, не знаю. Вокруг почему-то вижу все в желтом цвете. Цепляюсь за край стойки для ведущих. И в этот момент Киркоров хватает меня одной рукой за волосы и пиджак, разворачивает, сильно толкает под спину и бросает на пол… До сих пор у меня перед глазами эти его всем известные огромные черные ботинки, в которых он всегда выступает... Такого панического страха я не испытывала никогда в жизни. Даже боли не чувствую. Помню только, что инстинктивно сжалась — хотелось только одного: исчезнуть, спрятаться — как улитка в раковину, как черепаха в панцирь… Вот вспоминаю об этом, меня и сейчас трясет… Одна девочка, моя коллега, подбежала: «Марина, Марина, вставай!» Помогает подняться. Я встаю, меня буквально колошматит, все тело дрожит — отвратительное ощущение, но дрожь унять не могу. Автоматически поднимаю с пола соскочившую заколку и плетусь, хромая, с этой сцены — помню, очень сильно болит левая нога. Та же девочка идет за мной и повторяет: «Не уходи, пожалуйста. Как мы дальше-то будем работать?» Я говорю: «Наташ, все — я больше не могу
