Блокада. Так было. Выбор.
Это тем, кто думает, я-бы, я бы...Спасла того, не спасла другого.
Пока не попали, - не думайте. Нельзя предугадать.
Участь в институте собирала воспоминания детей блокадников, взрослый мужчина плакал навзрыд, я вместе с ним.
Пишу тезисно, что он рассказал.
Блокада. Зима 41, хлеба уже по 125 г., и ничего больше, не успели сделать запасы, отец на фронт, мать - на рытье окопов около города, он, 12-летний остался дома с 5-летней сестрой и бабушкой.
Итак, зима, бабушка умерла, мать больна, уже не работает, только лежит, он - за хлебом и водой.
Сестра угасает, но мать угасает сильнее. Он обожает сестру, но голод жжет и любовь к матери жжет, а мать уже без сознания. Вся ответственность на нем, 12-летнем. И он, любя мать, боясь за нее, перестает кормить сестру, получает ее 125 г. и делит между матерью и... собой, ибо голод сводит с ума и отказаться от этих крох в пользу сестры он не может. Он говорит, все было как в тумане. сестра умерла, мать и он выжили. Он всю жизнь не может себе этого простить, живет и мучается, матери ничего не рассказывал до самой ее смерти, сказал, когда та уже уходила... И она, - не простила его. Через столько лет - не простила. сказала, что она не имела права выживать за счет дочери. А он просто боялся потерять мать. И вот он, - пожилой мужчина, - рыдает. все эти годы - в сердце, как он сам сказал, пожар и лед одновременно.
А вы говорите, - гипотетический выбор.
Не приведи Господи.
Пока не попали, - не думайте. Нельзя предугадать.
Участь в институте собирала воспоминания детей блокадников, взрослый мужчина плакал навзрыд, я вместе с ним.
Пишу тезисно, что он рассказал.
Блокада. Зима 41, хлеба уже по 125 г., и ничего больше, не успели сделать запасы, отец на фронт, мать - на рытье окопов около города, он, 12-летний остался дома с 5-летней сестрой и бабушкой.
Итак, зима, бабушка умерла, мать больна, уже не работает, только лежит, он - за хлебом и водой.
Сестра угасает, но мать угасает сильнее. Он обожает сестру, но голод жжет и любовь к матери жжет, а мать уже без сознания. Вся ответственность на нем, 12-летнем. И он, любя мать, боясь за нее, перестает кормить сестру, получает ее 125 г. и делит между матерью и... собой, ибо голод сводит с ума и отказаться от этих крох в пользу сестры он не может. Он говорит, все было как в тумане. сестра умерла, мать и он выжили. Он всю жизнь не может себе этого простить, живет и мучается, матери ничего не рассказывал до самой ее смерти, сказал, когда та уже уходила... И она, - не простила его. Через столько лет - не простила. сказала, что она не имела права выживать за счет дочери. А он просто боялся потерять мать. И вот он, - пожилой мужчина, - рыдает. все эти годы - в сердце, как он сам сказал, пожар и лед одновременно.
А вы говорите, - гипотетический выбор.
Не приведи Господи.
Отстранено, - без выводов, просто констатация, дневники, воспоминания, - после нее восприятие мира меняется, все наше проблемное, - не просто мелочь, - пыль.
особо обратите внимание на дневник подростка Юры Рябинина, он разбросан по всей книге, - мальчик, интеллигентная семья, много людей в семье. И, - ГОЛОД. И, - какая трансформация сознания, инстинктов, и его, и матери.
Страшно.
Еще есть воспоминания Лидии Гинзбург "Записки блокадного человека", - там больше жизнь блокадника в социально-психологическом контексте.
В книге воспоминаний Дмитрия Лихачева, - величайшего человека, он для меня - просто абсолютный образ русского интеллигента довоенного времени. В его воспоминаниях есть две главы о блокаде, о быте. Просто, без лишних слов, без пафоса, как обыденность. Вот это - воспоминания.
А не разоблачения кто с кем за сколько кого продал.
Если будут интересно, я еще скажу.
Кожаные перчатки
Поезд в пути уже вторую неделю, бежит через всю зимнюю снежную Россию, от океана к Уралу и дальше на Запад. В вагоне уже давно все отоспались, перезнакомились, давно перечитаны все книги, обсуждены все злобы дня, сыграны все партии в шахматы, надоел до омерзения «козел», даже чай не пьется, даже пиво почему-то кажется кислым и стоит недопитое в темных бутылках под светлыми бумажными стаканчиками.
И вот как-то под вечер в одном из купе собирается мужская компания, и кто-то предлагает, чтобы каждый по очереди рассказал «самый страшный случай из своей жизни». Чего-чего, а страшного за спиной у каждого немало. Один горел в самолете, другой — в танке, третий чуть не погиб на торпедированной подводной лодке. Еще одного расстреливали, и он, с пробитым насквозь легким, трое суток пролежал под горой мертвецов.
В дверях купе стоит, слушает немолодой, маленький и худенький, как подросток, человек в форме гражданского летчика. Засунув руки в боковые карманы своей кожаной коричневой курточки, он курит толстую дорогую папиросу, перекидывает ее то и дело из одного угла рта в другой и, прижимаясь затылком к косяку двери, резко и нервно выбрасывает в потолок густую струю синего дыма. Слушает он, почти не глядя на рассказчика, но, чем дольше слушает, тем сильнее волнуется, тем чаще и глубже затягивается...
Внезапно лицо его наливается кровью, он делает несколько быстрых, лихорадочных затяжек, торопливо и даже судорожно запихивает папиросу в набитый окурками металлический ящичек на стене и, повернувшись к рассказчику, перебивает его:
— Ст-той! П-погоди! Д-дай мне!..
Губы его прыгают. Лицо дергается. Он — заика, каждое слово выталкивается из него, как пробка из бутылки.
— С-самое ст-трашное? — говорит он и кривит губы, делает попытку изобразить ироническую усмешку.
— Самое страшное, да? Т-тонули, говоришь? Г-горели? С м-мертвецами лежали? Я т-тоже т-тонул. Я тоже г-горел. И с покойниками в об-б-бнимочку лежал. А в-вот с-самое ст-трашное — это когда я в сорок втором году письмо получил из Ленинграда — от сынишки... д-д-десятилетнего: «П-п-папочка, — пишет, — ты нас п-прости с Анюткой... м-мы в-вчера т-т-в-вои к-кожаные п-перчатки св-варили и с-с-съели»...
Алексей Пантелеев, «Маленькие рассказы», 1962 г.
Блин...нельзя мне такие вещи читать - аж дурно делается, и не читать не могу - как мёдом намазано :(
Пыталась нести троих, невозможно, пыталась нести то одного, то другого, то 5-летку, то этого с поврежденной ногой. Не знаю почему, но не получается, 5-летка устала, идти не может. Она несет двоих, потом оставляет, возвращается за другим, но все замерзают, замерзнуть могут все. Хотела оставить младенца, что б нести двоих, сил нет, не может. И тогда она оставляет 5-летку, девочку, в поле, в снегу, где его по пояс. Отдает ей весь оставшийся хлеб и говорит, ползи по следу, я за тобой вернусь. Берет старшего и младшего, долго идет, все уже почти мертвые, выходит к какой-то деревне, оставляет там детей, возвращается за средней. А та, проползла какое-то время и замерзла, с хлебом во рту.
Рассказала сестра этой женщины моей бабушке, а та уже мне.
Я плакала так, как никогда в жизни.
Больше ничего нам не рассказывал. Может, берег детей, а может, пытался стереть это из памяти..
Ужас, не дай Бог больше никому оказаться в ситуации, когда предоставляется ТАКОЙ выбор.
У бабушкиного брата умерла жена и двое детей, он с работы пришёл, сын уже мёртвый был, а дочка всё хлеба просила, но уже совсем обессилела, в кулачке кусочек хлеба так и держала. Все лежат на Пескарёвском в братской могиле. Дед (папин отец) был шофёром на Дороге жизни, всю родню спас.
Мне очень жаль, что я не записывала их рассказы:(
(anonimam ne chitat' - opyat' ne v temu):
http://nazdarru.livejournal.com/95161.html
Но все же справедливости ради, попробовал бы он обуть на карточки не 5-летнюю сестру, а соседа - был бы расстрелян на месте по законам военного времени.
А тут вроде как ребенок маленький, умирающий, за себя постоять не умеет. Можно ее пайку хлеба и присвоить.
Был такой обычай у британских моряков. Если экипаж судна в плавании стоял перед угрозой голодной смерти - моряки бросали жребий и, по результатам жребия, съедали одного из команды.
Обычай, хоть и кажется ужасным, на самом деле был очень хорош.
Во-первых, все как ни крути оказывались в выигрыше. Даже тот, на которого пал жребий, потому что он получал быструю смерть вместо долгой и мучительной.
Во-вторых, таким образом полностью исключались нападения друг на друга с целью канибализма, подковерные игры (ведь выбирали не того, кто менее полезен, а случайно).
В-третих, тот факт, что жребий может пасть на любого члена команды, заставлял не инициировать жребьевку без крайней необходимости - каждый понимал, что выбор может пасть и на него тоже.
дневник блокадницы
