Гора родила мышь, что дальше?
Вопрос к писучим. Вот награфаманил человек. И смех, и грех. Вроде бы и нравится, и в то же время не серьезно как-то. Вы бы показали шЫдевр или заныкали? И если показать, то кому? Близким или, наоборот, чужим?
Комментариев, наверное, боюсь... Не знаю... Потому и решила спросить общество.
Графомания должна находить выхлоп. Негативный или позитивный, без разницы. Иначе это пустая трата времени и психдиагноз. Комментарии буду разные, плохие, хорошие, будут хейтеры, но будут и поклонники, особенно, если текст заслуживает реакцию
Выкладывайте куда-нибудь, где действует принцип кукушки и петуха) И сами всех хвалите.
Спасибо. Я с удовольствием похвалю других. А про себя сложно. И хочется объективного мнения, и боязно. Но большое спасибо за реакцию и ответы.
Самиздат вам в помощь. Пишете, там публикуете и смотрите реакции. А в динамике либо забьете либо печататься начнете
А точно.
Автор, выложите пару абзацев. "Земля была беспорядочно замусорена...", "Коза кричала нечеловеческим голосом...". Мы по-доброму постебемся, планку самооценки Вам понизим до уровня гораздо ниже плинтуса. Зато у Вас будет закалка, тренировка и готовность к новым свершениям. Ждем.
А вдруг у вас завышенная самокритика, и это не бред, а достойно существовать? Как вы сами оцениваете, без лишней скромности?
Забавно, но не более того. юмористическое фэнтези, без претензий на серьезную литературу, глубокую мысль или воспитательный момент. . Там что родина ничего не теряет.
Настоящий графоман получает от своей литературной деятельности огромное удовольствие и никогда в своем успехе не сомневается. Так что, автор, мне кажется, вы не настоящий графоман :)
ПрАстите, ржу ))) Вспомнилась прекрасная вОниль, нотки личи и пачули))) Автор, дерзайте, вряд ли переплюнете по графоманству ))))
Я на еве давно, полный текст -
Сколько он ее знал она всегда была упоительно разной...
Люди на мирных мероприятиях меркли и теряли свой товарный вид, как только она, словно порыв весеннего ветра, влетала в зал, звонко цокая каблучками.
Когда начинала говорить, торопливо, боясь всегда чего-то не успеть, боясь не договорить, не дожить, не добежать.
Когда поворачивалась в пол-оборота к камере, распахивая глаза испуганно широко, и едва улыбаясь, словно видя объектив в первый раз...
Женщины либо ненавидели ее, либо восхищались, третьего варианта не было дано. Подруг у нее не было. Не потому что, а просто в Её жизни не было на них времени.
Мужчины... Упоминание мужчин он не любил настолько, что даже это слово в одной строке с Её именем счел бы оскорблением. Поэтому она стерла ластиком всех мужчин из своей жизни, памяти и записных книжек.
Остался только Он. Но он был не только Мужчиной. Он был для Неё - всем.
Она была очень разной.
Дома, большую часть времени, она была Его нежной и ласковой девочкой, в мягких вязаных носочках из шерсти австрийских барашков.
К сожалению, не всегда...
Когда ее что-то или кто-то расстраивало, она врывалась в Его жизнь, привычно уже распахивая дверь с ноги, ругалась и отчаяно жестикулировала, иногда кидалась на него с кулаками. Он все это знал, финал был до смешного предсказуем.
А потом, когда он прижимал ее к себе, сжав ее маленькие кулачки, она плакала, свернувшись клубочком у него на коленях. А потом становилась той самой нежной, Самой Нежной...
Её постоянно хотелось запить коньяком, чтобы хоть немного прийти в себя. И чем-нибудь заесть, что бы перебить ее терпкий вкус и перебить послевкусие. И надеть темные очки, чтобы приглушить блеск рыжих локонов и ярость в зеленых глазах. Или нежность... Нежности тоже иногда бывает через край.
Порой ее становилось слишком много, он уходил, зализывал раны на сердце, царапины на спине, но через минуту, час, день, он понимал, что ни запить, ни забыть, не заменить - не получается. А исчезнувшие царапины на плечах и спине - ничто, по сравнени с тем, во что превращается душа без Неё.
Он не мог ответить себе что он чувствует к Ней. Любовь. Ненависть. Нежность или ярость. Порой Её хотелось убить. Довольно регулярно.Ибо это был единственный способ попытаться научиться жить без Неё.Но он не решался.
Она так же оставалась для него - всем...
Он возвращался, внимательно смотрел на нее и никак не мог понять, как могут в ней, такой хрупкой, сочетаться остроты чили-перца, нежные запахи розы и итальянского жасмина, с едва различимым оттенком бурбонской ванили, девичья невинность и ярость пантеры, нотки личи и пачули, кожанные корсеты на точеной фигурке и отчаянные каблуки лаковых сапожек, Её заспанные по утрам глазенки и подаренный им мишка Тедди на подушке, лексикон матроса, когда она была в бешенстве и орала, и витиеватая нежность фраз, когда она писала о Нем - он смотрел, внимательно, но понимание не приходило.
Порой Ему казалось, что она принадлежит только Ему, и весь мир - для них двоих, и его встряхивало, когда из забытья его выводили детские голоса, окликающие её, его Девочку, его Малышку - "мама".
Детская непосредственность, материнская забота и решимость совсем уже взрослой и самостоятельной женщины...
Она на сидении рядом с ним, с босыми ногами на панели ("Не ставь туда ноги!" - "А я - буду!!!" ) и она же за рулем большого джипа, через окно кидающая, с улыбкой выворачивающая на кого-то руль в пробках:"Дяденька, пропустите- пропустите-пропустите, мне очень надо )!"
Порой казалось, что даже жизни у нее разные и их несколько. Но везде была Она одна. Просто разная.
Понимание не приходило.
Неизменно приходила только жажда, та самая отчаянная жажда.
Которую можно утолить, нет, приглушить на время только тем сладким ядом, которого ты уже однажды так неосторожно пригубил на белоснежных альпийских склонах...
Жить надо так, чтобы хотелось еще!