(Господин Литвинович — псевдоним, появившийся довольно случайно. Во время игры в «Мафию» Сергей поменялся с соседкой фамилиями, а ведущий добавил к ней обращение «господин». Так и пошло: игровое имя стало творческим и вскоре узнаваемым).
— К ней подвел запрос зрителей. Изначально у меня были эксперименты — разные ракурсы, варианты с фоном, были даже подобия клипов на улице, на фоне пейзажей. Но по сути на людей больше всего действует текст. И взгляд. Все остальное — это нагромождение лишней информации. Сокращай слова до смысла. Также и образ не должен тонуть в мелочах. Стихи — это когда в минимальном объеме очень много смысла. И растворять этот смысл в дополнительных деталях — лишнее украшательство. В какой-то момент я заметил, что видео, которые записаны иначе, не получают такой отклик. Через взгляд и текст доходчиво выражается любая мысль, все остальное — художественные приемы, которыми люди сыты. Можно сходить в кино, посмотреть клип, много где можно это получить. В стихах уже заложено все, что нужно. Остается это донести. Со временем выработалась такая манера подачи поэтического материала. И она наиболее красноречива.
— Этот механизм для меня понятен. Хотя так было не сразу. Стих долго лежал, прежде чем я его прочитал. Он изначально показался интересным, но я не делал ставку на него. Кстати, так с каждым стихом, который я записываю. Никогда не знаешь, что с ним будет дальше. Бывает, мне очень нравится, а он не так выстреливает. Еще до «Ты море» на Facebook завирусилось мое видео «Я тотальное одиночество» на стихи Яны Крапивы, тоже не было на него ставок.
«Ты море», как сказала одна из подписчиц, как колыбельная. Берет тебя на руки и укачивает, как мама. Мне на самом деле это понятно самому, с трех лет я воспитываю сына самостоятельно. В три года у него был перелом ноги, и мы несколько недель просидели с ним взаперти тет-а-тет. В этом возрасте ребенок еще не на том уровне коммуникации, чтобы быть с ним, как со взрослым. А тут еще готовка, уборка и другие радости жизни отца-одиночки. В какой-то момент я готов был лезть на стену. Так это один ребенок, а если их несколько? Когда друзья соглашались с ним посидеть, я выдыхал с облегчением, потому что просто пройтись по улице уже было отдушиной.
И вот представьте, что эта буря копится. С каждым днем все сложнее, ты нервничаешь на ровном месте. В глубине души понимаешь, что ребенок не виноват. Ты наклоняешься к нему, чтобы по теории «глаза в глаза» быть на равных. Но быть в этом состоянии постоянно — неестественная ситуация для взрослого. Накапливается усталость, нехватка общения со сверстниками, все это закипает, море бурлит, порой ты становишься жестким, можешь легко выйти из себя. Текст стихотворения будто обращается к тебе: подожди, успокойся, это ребенок, может быть и так. Ты же его любишь. Набором слов, ритмом оно укачивает, убаюкивает разболтанную психику. А представьте сколько в обществе матерей, и большинство через это прошли? Аудитория этого стихотворения огромна. Конечно, им это откликнулось.
— Ваши поэтические вечера — это, безусловно, терапия. Вам об этом часто говорят те, кто их посещает: я плакала, вы тронули душу, вы достучались до потаенного, вы космос, вы открыли мне меня. Но такая искренняя любовь и признания людей — это ответственность. Не тяжело быть врачевателем душ и нести такую ношу?
— Тяжело. И чем дальше, тем тяжелее. Даже после стихотворения «Ты море», когда началась шумиха, на неделю на меня навалилась депрессия. У меня был определенный масштаб известности, который имел границы, я к ним привык и в них существовал. И внезапно этот масштаб резко увеличился. У меня была апатия, это отразилось на голосе, настроении. Это страшно. Это не так, что вау! Успех! Слава! Это был груз. Пришло много людей — хороших и плохих, увеличился прессинг со стороны хейтеров. Слава Богу, поток сообщений и отклика был таким большим, что негативные просто терялись, не доходили до меня. Как и позитивные частично.
— Тяжело. И чем дальше, тем тяжелее. Даже после стихотворения «Ты море», когда началась шумиха, на неделю на меня навалилась депрессия. У меня был определенный масштаб известности, который имел границы, я к ним привык и в них существовал. И внезапно этот масштаб резко увеличился. У меня была апатия, это отразилось на голосе, настроении. Это страшно. Это не так, что вау! Успех! Слава! Это был груз. Пришло много людей — хороших и плохих, увеличился прессинг со стороны хейтеров. Слава Богу, поток сообщений и отклика был таким большим, что негативные просто терялись, не доходили до меня. Как и позитивные частично.
В плане ответственности, для меня изначально были важны отношения с людьми. Просто выдавать какой-то продукт и смотреть со стороны, делайте с ним, что хотите — это не про меня. У меня всегда был интерес к тому, чтобы создавать и вместе со зрителем потом в этом вариться. Я не отделяю себя от того, чем занимаюсь и стараюсь быть максимально близким к людям, для которых это делаю. Я поэтому не беру помощников и ассистентов, которые могли бы сидеть у меня в директе. Мне лично не нравится, когда кто-то пытается вступить со мной в коллаборацию, и при этом пишет не сам, а через помощника. Я считаю, это неуважением к моему времени. Я со всем разбираюсь сам, это моя ответственность, мое детище. И жду того же с другой стороны. На коммуникацию с подписчиками и зрителями уходит много времени. Мне приходит много материала, люди присылают стихи, их надо посмотреть.
Еще активная концертная деятельность. А тот же концерт — это не просто выступил, поклонился, собрал овации и ушел. Я еще после концерта общаюсь, пока люди не разойдутся. Раз им это нужно, ты делаешь. И ты должен быть предельно честен, иначе какая-то показуха.
Еще активная концертная деятельность. А тот же концерт — это не просто выступил, поклонился, собрал овации и ушел. Я еще после концерта общаюсь, пока люди не разойдутся. Раз им это нужно, ты делаешь. И ты должен быть предельно честен, иначе какая-то показуха.
— Я выбираю то, что мне понятно, что накладывается на мой жизненный опыт. Со мной это случалось или мне это сейчас актуально. Возникает эмоциональный отклик. Если же присылают что-то, что мне незнакомо и чуждо, я не смогу это прочесть. Это будет игра, когда придется что-то изображать. Это будет ложь, и смысла в этом нет. Второй момент — это животрепещущие, злободневные темы или праздничные. Например, я уже традиционно к 8 Марта каждый год ищу стихотворение, которое передаст настроение. Или еще недавно очень остро стоял вопрос пандемии, многие авторы писали об этом. Многие вещи просачивались в ленту и вызывали у меня отклик, чтобы их прочесть.
— Очень сложный вопрос. Какое-то время назад я достаточно активно рефлексировал на тему собственного детства. Даже есть сборник рассказов и концертная программа «Система ценностей», с которой я выступал лишь однажды. Она основана на детских воспоминаниях. Почему-то это всегда отзывается… с другой стороны, сейчас среди авторов, которых я читаю, очень много психологов — Аглая Датешидзе, Мария Степанченко. Я даже говорил, что надо ввести рубрику «Стихи психологов». А ведь все, что связано с психологией, предлагает вернуться в детство, там источник.
По поводу Бога — тема для меня личная. У меня случается отклик, и я читаю. Кстати, многие об этом пишут. Ну и, естественно, тема любви, которая превалирует над всеми остальными. Это вообще первичная тема поэзии, все начинают писать стихи, отталкиваясь от опыта влюбленности.
— Поэтических находок мало. Процент очень низкий. Многие чувствуют и видят окружающий мир своим, особенным образом, который мне не близок. Мне говорят, почитайте Есенина. А я не могу читать Есенина, потому что его видение красоты мне чуждо. Как ощущает это Есенин и как вижу я — это разные вещи. Любовь к природе у него и у меня разная, и по-разному передается. Даже Тютчев и Фет мне гораздо ближе. Может, какие-то стихи и стали бы находками, но для меня нет, потому что мне это не близко. Может, и стихотворение хорошее, и слог красивый, но не идет. Но я не могу сказать что мне присылают плохие стихи. Во-первых, я сам не пишу. И когда кто-то из друзей говорит, здесь проблемы с рифмой и ритмом, считает слова в строке — мне это непонятно.
Сама механика, наука стихосложения… я от нее далек. У меня бытовое чтение, я не занимаюсь классической театральной декламацией. Для меня самое главное — донести мысль без посредников, от человека к человеку. Поэтому и возникает отклик даже у людей, которые никогда поэзией не интересовались, потому что с ними говорят по-человечески, по душам, как в жизни. Мне безумно приятно слышать, когда говорят, что полюбили стихи, когда услышали их в моем исполнении. Это первый момент. А второй — действительно мало стихов. Чтобы было и красиво, и осмысленно, и лаконично, без воды, наворотов.
Особенно мало мужских стихов, к сожалению. Думаю, вы сами заметили, что превалирует женская лирика в репертуаре. Женщины пишут и остро, и талантливо и красиво, а мужчины часто занимаются подражательством классике, вплоть до того, что используют много архаизмов, «пушкинских» слов. Поэтому я, в первую очередь, обращаю внимание на стихи, которые присылают мужчины: хочется найти хорошую мужскую ноту в современной поэзии. Она пока минимальна.
— В большинстве случаев с постоянными авторами я дружу. С каждым у нас история знакомства: прочитал первый стих, дальше пошло, начали вместе выступать. Иногда мои авторы между собой начинают дружить, репостить, пиарить. Образовывается поэтическая тусовка, и это здорово. Откровенно конфликтных ситуаций у меня не возникало. Было однажды, что написала девушка. Я записал ее стихотворение, а она сказала: «Нет. Мне категорически не нравится. Я совершенно о другом писала». Ну, не попал, не совпали. Есть авторы, которые не выходят на связь. Например, он точно знает, что я его читал, но никаких реакций до меня не доходит, автор не репостит записи своих стихов, никак не комментирует. Но это тоже единичные случаи. Я им не пишу, не пытаюсь разобраться. Во-первых, страшно. Вдруг скажут: «Нам не нравится». Но людям ведь нравятся, они начинают читать стихи, подписываться на этих авторов. То есть я делаю для авторов какую-то позитивную работу тоже.
Градус приема увеличивается по мере приближения к европейской части России: Москва, центральная и западная часть… здесь публика готова, здесь очень много культурных событий, здесь умеют принимать, есть «культура потребления» культуры. Что касается восточной части я долго страдал, что в Сибири очень тяжело принимают. Отклик есть, но, скорее, постфактум, где-то письменно. А на концертах нужно прям работать, хотя успехи тоже есть. Если года два назад я выползал с сибирских концертов обессиленный, потому что много отдал, но мало получил, то с каждым разом все лучше, люди привыкают. Я одно время даже думал, не буду ездить по Сибири, здесь тяжело, буду ездить по европейской части, где всегда рады. То есть некая избалованность появилась. Но в следующий момент понял, что это моя ответственность как артиста. Если низкая культура потребления, тебе карты в руки, повышай. Показывай, помогай, и я понемногу начинаю шевелить людей. Например, в Новосибирске уже принимают очень тепло. С такой публикой нужно по-другому работать: большое разговаривать, больше вопросов задавать. Это немного другая модель. Но она помогает людям понять, как можно реагировать: что можно крикнуть из зала, можно хлопать, ничего страшного нет. Так выстраивается взаимодействие. Просто здесь меньше событий, и людей сложнее «раскачать». Думаю, это дело времени и осмысленного подхода к тому, чем ты занимаешься.
А еще влияет работа организаторов. Например, концерт 27 октября в Москве делает компания Roofevents, уже не в первый раз они меня приглашают. И это совершенно другой уровень организации, комфортно и артисту, и зрителям. Одно дело, когда выступление где-то в подвале, где еще шумы со стороны. И совсем другое, когда красивая площадка, хороший звук, никаких кофемашин на фоне, гостей встречают на входе, рассадка. Ничего не отвлекает от того, что происходит на сцене. Именно так будет на моем 27 октября, когда я буду выступать с премьерой программы «Письма издалека» на стихи Артура Ктеяца, в концертном зале «Мир». С удовольствием всех приглашаю на этот концерт, билеты еще есть.
Этот вопрос очень остро стоит. Происходит резкая перестройка графика, много времени стал уделять работе. Очень сложно перестраиваться с гастрольного графика, когда ты по отелям, поездам, перелетам, на бытовой, где ты продолжаешь готовить три раза в день, убирать, делать уроки. Сложно перескакивать туда-сюда. Для меня сейчас это ломка, сложная адаптация. Ребенок расстраивается, я расстраиваюсь, бесконечные прощания, это тяжело. Пока непонятно, как это разрешится. Мы на начальной стадии, а она самая сложная.
— У меня давно есть ответ на этот вопрос. Маяковский. Мне хочется, люди просят, но страшно. Это совершенно другой язык, другой материал, очень много, чего там мне непонятно, но очень интересно. У меня в голове фоном среди творческих планов пульсирует… Маяковский… Маяковский… года два точно. Бывает, даже сажусь, стихи подбираю. У него много из ряда вон, рубленость. Очень хочется, но страшно. Но я не теряю надежды, что однажды получится. Пока не попробуешь — не узнаешь. Интуитивно как-то приходят идеи программ. Так у меня было, например, с Цветаевой. Готовился совсем к другому, но за неделю все поменял и выступил на квартирнике в Москве. Но Маяковский, конечно… когда настанет время, должно щелкнуть и появиться.
