Александр Васильев: «Имя родителей давало мне все поблажки мира»

— Конечно, имя родителей мне давало все поблажки мира, потому что мой папа много работал во МХАТ, он оформил знаменитые спектакли: «Плоды просвещения», «Ревизор» с Кедровым... Он оформил спектакли, которые хранятся теперь в эскизах в Музее МХАТ, и не так давно Музей МХАТ делал выставку костюмов, и там как раз выставлялись даже костюмы моего отца. И я поступал как раз в Школу-студию МХАТ, его имя, конечно, было очень известно. Моя мама была педагогом по речи Школы-студии МХАТ, поэтому я стараюсь говорить грамотно и артикулировано, что не все умеют делать, потому что часто говорят «сёдня» вместо «сегодня», ну разные такие ошибки.

— Если я дожил до моего возраста, и телевидение всех стран мира хочет взять у меня интервью, и журналы глянцевые хотят поместить рассказ обо мне, и наши любые программы, даже «протролленные» всеми недоброжелателями, собирают миллион просмотров, — это значит, что публика к вам интерес не потеряла. Почему она не потеряла интерес? Ну потому что ей это интересно, потому что они хотят узнать мнение людей о своей судьбе, о своей жизни, о своей профессии. Тролли напишут: «Васильев — сноб, снобизм у него зашкаливает, и он это, нам всякие там трюки выдумывает». А я их обожаю, вы знаете. Это для меня такой адреналин! Я получаю удовольствие.

— Учился я хорошо, и главное, что я был практичным очень студентом. Нам все время в Школе-студии МХАТ говорили, предлагали практики, практики на сцене по оформлению спектаклей, и мы могли выбирать или не выбирать, и всегда это было по собственному желанию. Я эту методику сохранил с моими реставраторами, я сейчас вам расскажу, как это происходило.

— Я сразу тянул руки и брал все отрывки, большинство, на себя, потому что в Школе-студии была огромная костюмерная старых мхатовских костюмов начиная с 1898 года. В этом можно было копаться, и я с удовольствием ходил на эти склады; он был двухэтажный складик, наверху были мужские, внизу были женские — надо было разбирать эти костюмы. И я так хорошо натренировался, назовем это так, получил опыт, что я сразу стал узнавать размеры, кому пойдет по длине, кому пройдет, кому не пройдет. И это дало мне огромный опыт. То же самое имело отношение к обуви, к нижнему белью, к кринолинам, например, турнюрам, корсетам, не только: к перчаткам, зонтикам.

— Думаю, что это была хорошая база. Почему я говорю «хорошая база»? Потому что вот это образование, которое я получил, мне открыло все двери на Западе. И когда я приехал в Париж и пошел работать в театр — а я пошел работать в театр через 2 месяца после приезда, время не терял, так вот не делал, бом-бом-бом-бом — они спросили: «Где вы учились?» Я сказал: «В студии художественного театра». Я сразу получал контракты, потому что тогда это была марка, тогда это еще как бы значило что-то. Все знали Станиславского, это же была все-таки школа, основанная Станиславским и Немировичем-Данченко, — все знали Московский художественный театр, и в Париже в том числе. Это открывало двери, открывало двери.

— На свалке я в детстве очень много находил прекрасного, потому что в ту пору не было антикварных магазинов, не было таких закуточков подобно тому, где мы сидим с вами, в которые бы приносили вещи и продавали их или каким-то образом экспонировали. Поэтому люди приносили это и перепродавали в театры, на киностудии, за копейки продавали это. Всегда «Мосфильм» давал объявление, что «для съемок необходимы старинные зонтики, кружева, перчатки, чулочки, панталоны, платья», и люди приносили и продавали туда за 3-5 рублей, тогда были такие цены. Это сейчас 3 и 5 рублей — это можно выкинуть просто потому, что они ничего не стоят, а раньше это была сумма. За 10 рублей если вы что-то покупали — это о-го-го, десятку за зонтик дали!

— Я совершенно не хотел стать комсомольцем. Мне это абсолютно организация чужда со всех точек зрения, я никогда не был энтузиастом. Но для поступления в институт в ту пору, когда я учился, это была советская эпоха, вы обязаны были стать комсомольцем, просто вас не принимали иначе.

— Со мной пошел Стасик Садальский, привел меня в районный комсомольский. И меня встретила дама с халой на голове, довольно отвратная бабенка, которая задала мне вопрос: «Сколько орденов на знамени ВЛКСМ?». Да я понятия не имел, я даже не знал, что у них знамя есть. И я что-то сказал, не могу вам сказать, типа «шесть». Она сказала: «Нет-нет, семь или восемь», — какое-то другое число. Потому что это настолько несущественно, что я такие вещи не буду держать в голове; я лучше буду помнить, когда Поль Пуаре открыл свой дом, это гораздо важнее, чем ордена на знамени ВЛКСМ, фу. И она меня как бы подготовила и говорит: «Вы хорошо подготовились». Что я подготовился? Я вообще ничего не знал.

— Я рос в творческой обстановке. Я очень часто бывал в театре, потому что в ту эпоху, когда я рос, проблема нянь была очень острой и найти тогда в Москве няню было событием. А так как моя мама была действующая актриса, т. е. у нее было очень много репетиций и много спектаклей, я был слишком маленький, чтобы оставлять меня одного дома, то за мной сначала следили няни.

— Мама всегда брала меня в театр, она была актрисой ЦДТ, Центрального детского театра, и часто брала меня в гримерную. Оттого я думаю, что вот эти театральные мои эскапады, приключения, жизнь среди костюмов, среди гримов, среди париков, среди этих ароматов театра, когда пахнет лигнином, когда пахнет гумозом, когда пахнет гримом, пудрой, лаком, — это было очень для меня, очень было для меня привлекательно.

— Это был первый театр Москвы, где я работал бутафором, и мне было 16 лет. Это было очень интересное время, потому что тогда был молодой Табаков, молодая Волчек, Богатырёв, тогда были Марина Неёлова, Настя Вертинская, Дегтярёва, Тамара Дегтярёва, потрясающие актеры и актрисы, Игорь Кваша, Валентин Гафт... Я был в восторге от работы в этом великолепном театре. И вот именно там Константин Райкин, затем Стас Садальский и Настя Вертинская составляли ядро комсомольской организации театра «Современник». И так как для поступления необходима была характеристика, то как раз Костя Райкин мне эту характеристику и давал. А бутафоры проходили по разряду «рабочий класс», а рабочему классу были открыты все двери.

— Тут во всем, во всем доля влияния родителей очень важна, потому что мой отец мне показывал ценность вещей и мама постоянно потакала этому. И она никогда не говорила: «Что за дрянь ты принес?», она всегда говорила: «Какую прекрасную вещь ты нашел! Давай ее сейчас помоем душем...» Потому что мы всё очень любили дезинфицировать: в ванне горячим душем мы всё мыли, с порошком терли, потому что я понимал, что там может быть какой угодно микроб. Я боролся всегда с этим, травил клопов, если я приносил с помойки кресло.

— Нет, я ни в коем случае ни одной секунды не хотел бы оказаться! Даже если это бы мне стоило встречи с моими родителями, друзьями детства или чем-то другим.

— Интересно, что даже ОДМО, Общесоюзный дом моделей одежды, имел небольшой контракт с домом Dior на получение выкроек. И приблизительно, я сейчас дату наизусть не вспомню, потому что не был готов к этому разговору настолько подробно, в середине 1960-х гг. портнихи и портные из ОДМО совершили поездку в Париж в закроечный цех дома Dior, и им подарили несколько старых выкроек. И они долго по этим выкройкам, перефразируя их, видоизменяя немного, шили советские платья. Говорили шепотом: «Это Dior!», так: «Тсс, Dior!»

— Советская система в мире моды была основана на выкручивании. Кто-то привезет туфли, кто-то привезет сумочку, у кого-то отрез ткани, потому что очень много привозилось, например, египетских тканей...

— Советские портные, которые работали в ателье, не уважали клиента, но могли начать уважать за коробку конфет или зефира. Но те, которые работали на дому, а были очень виртуозные портнихи-надомницы, за ними очень следила милиция, на них писали доносы соседи, потому что они жили часто в коммунальной квартире и все время соседи слышали, что машинка по ночам строчит, и говорили: «Марьиванна — она там подпольно шьет платья для артистки Петровой или Сазоновой!»

— Частные портнихи делали вещи лучше, по выкройкам, которые, как правило, им приносили эти же заказчицы. Например, у нее было какое-нибудь импортное платье, скажем, немецкое, французское или случайно итальянское (это редко было, потому что их купить было нельзя), и их просили: «Повторите вот из этой ткани». И они сохраняли эти выкройки и дальше как бы эту модель перепродавали уже другой заказчице, потому что выкройка могла быть... Ведь все-таки моду двигает крой, а не декор, и с выкройками было очень трудно.

— В 1960-е гг. СССР дико дружило с Египтом и их президентом с красивым именем Гамаль Абдель Насер, и он был даже Герой СССР. И он заказал строительство Асуанской ГЭС, и десятки тысяч инженеров были отправлены в Египет. А купить там особенно было нечего, потому что в основном одежда была сделана под мусульманский стиль, галабеи, это такие длинные египетские халаты, в пол. Но отрезы тканей продавались, и поэтому очень много было египетской парчи. Все комиссионные магазины бывшего СССР были завалены египетской парчой. И да, мы вот как раз покупали это для портних, потому что очень ценились т. н. выходные платья. Для чего? Для юбилея, для дня рождения, для последнего звонка, для концерта, для выхода в театр. И дамы, клиентки, хотели что-то нарядное, а вот как раз нарядного меньше всего можно было купить в советском магазине. В основном продавались вещи бытового назначения: можно было халатик купить, пижамку, фартучек, пальто довольно дурацкого кроя и очень тяжелое, на ватине.

— Вещи с какой-то изюминкой, а особенно с элементом эротики, потому что секса не было, но дамы хотят открыть, например, спину (это уже элемент эротики, правда?), сделать поглубже декольте или покороче юбку, ну показать коленочку, чтобы муж или любовник как-то взбодрился, — это было всегда очень трудно. Поэтому вот для этого портнихи и существовали, именно у портних как раз и заказывали такого рода вещи.

— Брутализм — это главный стиль. Вот архитектор Посохин, огромные здания из бетона, гигантомания, они сохранились такие и в Болгарии, сохранились такие и в Прибалтике, и везде, где прошла вот эта советская волна. Гигантские здания из железобетона, которые потом разрушить нельзя и подвинуть нельзя, они ух! Это важная веха.

— Этот стиль интересен для изучения, потому что тоталитарная система породила тоталитарный стиль, это было интересно. Были очень интересные работы в области моды, которые, как правило, не доходили до потребителя, потому что ОДМО, Общесоюзный дом моделей одежды, выпускал регулярно показы довольно грубых, не слишком женственных из-за ткани (много зависело от ткани, потому что было очень много шерсти, грубой шерсти), такие, я бы сказал, мощного вида вещи, как бы рубленые скорее, сделанные не иглой, а вырубленные топором. Ну, сарафаны тогда очень любили, накладные карманы — практицизм. Но даже эти вещи не пускали в массовое производство, потому что был такой орган, он назывался худсовет, художественный совет, и он должен был подписать модель к массовому производству или запретить.


Фото: телеграм-канал Александра Васильева