Рыжее солнце августа

Август подкатывался к концу, солнце уже не жгло, а грело, вечера были зябкими и звонкими от комариного пения. Над Медным озером засыпали молочные туманы, и когда солнце уже пряталось за ельником большого острова, мы большой компанией отправлялись гулять. За спиной у меня неизменно болтался джинсовый чехол с развалюхой-гитарой, на лбу алела полоска хайратника, а сама я никак не могла определиться: кто же я – девочка или мальчик? – хотя было мне 16 лет.

Мы сидели на каменных плитах, спускавшихся в чайную воду, я пела под гитару, которая издавала печально дребезжащие звуки, а как хорошо было – ни в сказке сказать, ни пером описать…

Однажды в сумерках к нам подсел какой-то паренёк и попросился послушать. Я сидела у самой воды и настраивала вечно расстроенную гитару, все были заняты собой, и парнишка подошёл ко мне. Познакомились…

Потом мы долго что-то всей командой горланили, потом Пашка – да, так его звали, – играл песню, которой я совсем не помню, а после мы решили пройтись на косу. Пашка был рыж и весьма веснушчат, невысок ростом и в общем не так уж хорош собой, но чем-то к себе определённо располагал. Когда он проводил нас до дому, мне никак не хотелось его отпускать…

Пашка закурил. Настала пора прощаться. Но я до смерти не хотела этого делать. Мне казалось, что если я вот сейчас уйду – мы больше никогда не увидимся.

- Постоять с тобой, пока ты покуришь? – спросила я, с трепетом ожидая ответа.
- Ну, постой, - усмехнулся Пашка.

Всё же это был очень красивый мальчик с чётким, ясным профилем: ярко-рыжие, коротко остриженные волосы составляли удивительный контраст не менее ярким зелёным глазам; тонкие губы были вытянуты в ниточку, и лицо его выражало исключительное спокойствие, но не равнодушное, а скорее умиротворённое.

Мы долго ещё слонялись по посёлку и говорили о вещах, о которых, быть может, более и не с кем было поговорить – о смысле жизни, о своём месте в этом огромном мире, о том, на что способен человек и насколько он слаб… И времени как будто уже не существовало, и скрипучего гравия под ногами тоже, были только отблески давно спрятавшегося солнца на веснушчатом лице. И, наверное, могло бы показаться, что мы идём, держась за руки, - но это, конечно, был бы обман зрения…

А потом мы прощались, и он обещал позвонить, и я протянула руку, пожав его ладонь – я и сейчас помню каждую её складочку и каждую щербинку содранной кожи… И было чуть-чуть душно и чуть-чуть страшно, одним словом, это было то самое шаткое равновесие между всем и ничем, когда страшно двинуться в какую-либо сторону, надеясь получить – и рискуя потерять! – всё…

Вот так мы шли пять лет назад, когда думалось, будто всё может завершиться лишь одним немудрёным образом – честным пирком да за свадебку. Ан кукиш вам, и даже без масла, ешьте его с кашкой… Сама виновата, дура, дура…

Всё стало совсем иначе, не лучше и не хуже, а так, как Бог дал, я просто не дождалась, променяла августовское солнышко на поломанную батарею, но это уже потом…

А тогда был август, пахло вялыми паданцами, палой листвой и грибами, и казалось, что нет ни времени, ни скрипучего гравия, ни «завтра», а есть только невысокий рыжий паренёк с оливковыми глазами, похожий на солнечного апельсинового кота, и хотелось его ждать…

Статья участвует в конкурсе "В августе тому назад..."