Утренняя гимнастика

Пионерский лагерь был совсем маленьким и сонным. Всего четыре отряда, деревянные корпуса, сосновый лес за окнами – и никакой официальной пионерии, кроме утренних и вечерних линеек. Страшилки и игра в помирающую панночку по ночам в палатах. Праздник Нептуна, самодельный КВН. Вожатские романы, с жаром обсуждавшиеся пионерками. Ночные походы к мальчишкам с зубной пастой наперевес. Синее лето, сказочный тихий июль.

А в Москве гремела Олимпиада. И юные пионеры, засланные жестокими родителями в лесную глушь подальше от праздника спорта и мира, прилипали к экрану единственного цветного телевизора. И так мечтали хоть на день вернуться в сверкающую, умытую, праздничную олимпийскую Москву.

Дни тянулись себе потихоньку. Если утро выдавалось хмурым, лагерь с надеждой прислушивался после горна: какая музыка сегодня? Врубили что-нибудь такое иностранное – значит, можно спокойно вздохнуть. А если из динамиков звучит «Утренняя гимнастика» Высоцкого, то, стало быть, с добрым утром – придется вылезать из-под одеял и тащиться нестройными рядами на зарядку.

И приходила суббота – родительский день. Мамы-папы-бабушки-дедушки, нагруженные дачной клубникой и прочими витаминами, приезжали проведать своих чад из сверкающей олимпийской Москвы.

Бабушка приехала к девочке в одну из таких суббот. И между прочим сообщила новость. Новость совсем свежую, вчерашнюю, пришедшую в дом посредством сарафанного радио.

Бабушка отправилась домой, а девочка побрела к своему корпусу по усыпаной сосновой хвоей тропинке. Возле корпуса вожатая Люда пила воду из фонтанчика.

- Люда, - сказала девочка, - знаешь новость? Высоцкий умер.

Люда резко прижала рычаг, и струя фонтанчика ударила ей в лицо.

И наступило солнечное прозрачное утро, но из динамиков после горна зазвучало нечто протяжно-мелодичное, и лагерь, повинуясь условному рефлексу, на зарядку дружно не встал. Юные пионеры лениво вылезли из постелей и потихоньку поплелись завтракать.

А после завтрака вожатый Володя отправился в радиорубку. И обрушился на лагерь голос Высоцкого. Без остановки, до самого вечера, со старой кассеты и трех маленьких пластинок.

Много чего было потом. Одолженный у друзей магнитофон, затертые кассеты, которые девочка с братом – голова к голове – расшифровывали по ночам. Отпечатанные на папиросной бумаге под копирку неспетые стихи, распространявшиеся странноватыми персонажами за немалые по тем временам деньги. «Нерв», первая книга с ладошку, добытая путем хитрого книгообмена. Ваганьковские толпы, редевшие год от года, юбилейная вакханалия в конце 80-х и Государственная премия. Истерические покаянные статьи, герой которых почему-то напоминал былинного Илью Муромца, перешедшие в свою противоположность – в вал воспоминаний 90-х, авторы которых, похоже, соревновались, кому из них удастся порадовать почтеннейшую публику наибольшим количеством разнообразных подробностей. И те самые, когда-то правдами и неправдами добытые, прочитанные и навсегда запомненные стихи – на мелованной бумаге семитомника в твердом переплете с золотым обрезом.

Все это было потом. А сегодня надрываются над пионерским лагерем динамики. И растеряны лица взрослых. И я, маленькая нечаянная горевестница, понимаю: что-то очень несправедливое произошло два дня назад в сверкающей, умытой, праздничной олимпийской Москве...

Очерк участвует в конкурсе "В июле ...надцать лет назад "