Наследник

Толстые красные октябрьские листья шумно падают в саду. Блестят статуи, омытые дождем, снуют серые слуги. В окнах дворца мелькают камзолы и пышноюбкие платья. А я недавно убил муху и теперь с почестями хороню ее в промерзлой октябрьской земле...

Я – жестокий маленький тиран. Родители давно покинули меня, и это обстоятельство разжигает внутри моего тщедушного тельца ярость и тоску. Мне никто не нужен, кроме кошки в сизую полоску, которую я не смею потянуть за хвост, несмотря на то, что очень хочу это сделать. Еще я хочу бегать по гулким пустынным залам и кричать. Я хочу издавать неприличные звуки, мычать, плеваться и драться с жилистыми уличными мальчишками. Я хочу, чтобы они побили меня, и им за это ничего не было...

Мне нравятся песенки, которые мой опекун называет «народными», причем кривится при этом так, будто во рту у него помёт. А я хочу петь, присвистывая и ломая шапку, кружиться с подвыпившими деревенскими тетками и хрустеть луком. Мне хочется в баню с хлесткими березовыми вениками, паром и каким-то там «свальным грехом», которого я еще никогда не видел...

Мне всего двенадцать, и сухая немка по утрам натягивает на меня короткие штанишки. Французы, итальянцы и прочие безуспешно пытаются научить меня благородным манерам и наукам. А я – маленький шут, я бросаю свои цветные книжки в угол. Я лью чернила в карман, я ломаю перья, я... Но меня никогда не наказывают.

Я должен быть а-ри-сто-кратичным, как тот некрасивый жирный человек, который называется моим отцом и ныне пребывает на юге Франции. Чем он занимается в том солнечном краю, известно лишь моей угрюмой мамочке – северной принцессе. Но сейчас она так больна, что не может разговаривать. На кухне болтают, что мамочка получила свою хворь через папочкины шалости. Мне это не очень понятно, но я тоже шалю, ведь я – папочкин Наследник.

...Я медленно бреду к ограде парка, поддавая ногами по аккуратным кучам подгнивающих листьев. Наверное, если перестать обедать, можно похудеть и пролезть между прутьями ограды на улицу. Там, «на улице», кто-то хлюпает ботами, ругается, хохочет и, чавкая, поедает вяленую рыбу. Там воняет чесноком, резиной, навозом и собаками. И вся эта недоступная «реальная» жизнь, которой пугают меня мои няньки, грубо и настойчиво зовет к себе.

Сегодня они опять мучили меня величинами «а» и «б», которые, будучи взяты в любом порядке, дают все ту же сумму. Но никто и никогда не показал мне мертвого человека. Никто не научил бить кулаком. Ни одной даме не пришло в голову раздеться и объяснить свое естественное женское устройство. А мне уже двенадцать. И этот ангельский домашний октябрь мучает меня своей безысходностью.

И потому я – все еще мальчик в коротких штанишках. Я роняю посуду, рву бумагу, брызгаюсь водой и давлю лимоны в высокие пепельные прически. Я кривлю лицо и стучу ногами. Я плачу как девчонка, если мне мешают быть плохим.

...За оградой неспешно ходит солдат, призванный охранять покой Наследника. Ему нельзя со мной разговаривать, и мы молча смотрим друг на друга. Лицо у солдата молодое и усталое. А шинель – жесткая, ворсистая и тяжелая. Когда ему было двенадцать, он носил воду, колол дрова и засматривался на девчонок – ранних деревенских невест. Хозяин-сапожник побивал его по понедельникам, а кормил по средам и воскресеньям. И мать тайком носила ему теплые маковые бублики. Ему не понять моей отчаянной тревоги за свое мутное а-ри-сто-критическое будущее...

Я смотрю через детский бинокль в облачное октябрьское небо. Говорят, там, на небе, мой дедушка – большой самодур и чудак. Такие как он, пьют крепкое пиво, скачут на потных лошадях и берут любых женщин. Я не похож на него – у меня слишком тонкая кость и очень плохая наследственность. Я совсем никому не нужен. Даже дедушке, который сотрясает небо своим по-мужицки здоровым хохотом.

... Меня зовут ужинать. Я хочу картошки и толстых огурцов с неочищенной шкурой. Но такой роскоши мне, конечно, не видать. Надо бы развизжаться по-девчоночьи, но я устал от собственных скандалов. Я молча ем то, что стоит на столе и плачу.

Я – жестокий маленький тиран. Мне снятся черные косые избушки, сточные канавы и хитрые тонкохвостые крысы. Я мечтаю рубить топором и носить ушанку. Я никогда не торговался на рынке и не гулял в кабаке. Мне скоро тринадцать, а я все еще хороню мух в промерзлой осенней земле...

Очерк принимает участие в конкурсе «В октябре тому назад...»