Звезда

Подслушала.

Небольшой магазин подарков уже убирали к Новому году и Рождеству. Витрину затянули чем-то золотым и еще серебряным, расставили много Санта Клаусов, еще больше елок, скамейки с коваными ажурными спинками, бутылки шампанского и высокие бокалы дюжинами. Будто бы именно между этими начищенными до блеска стеклами с минуты на минуту должна расположиться веселая компания в маскарадных костюмах, с корзинкой для пикника, клетчатыми пледами, и все будут хохотать.

- Будьте любезны, мне вот тот клетчатый пакет бумажный. Нет, чуть левее. Да, с птичками. Нет, другой. Который малиновый. Да. Спасибо. Или нет, девушка, дайте, пожалуйста, бледно-розовый с блестящими ручками. Левее. А нету такого же, но чуть больше? У меня подарок не поместится. Спасибо. Фиолетовый, с зелеными ромашками… Как-то странно, зеленые ромашки. Нет, лучше пусть желтый - с сердечками. Он объемный? А вообще, сколько они выдерживают, эти пакеты, если в килограммах? Давайте посмотрим, может быть, на изнанке написано. Не написано? Вижу. В какую он цену? Да, возьму, и открытку, пожалуйста. Можете мне подобрать? Сестре. Нет, не день рождения. Просто: «Моей сестре», что-то такое. Можно взглянуть? Тут поздравление, нет. Хорошо, пусть не «сестре», а что-нибудь просто милое, с добрыми словами. Я могу сама посмотреть? Благодарю. Знаете, вот эта подойдет. И конверт. Да-да, отлично. Посчитайте мне, пожалуйста. Упаковать? Пока нечего упаковывать… Я подарок не купила еще. Сейчас в «Алко-холл» поеду. Вина куплю, пару бутылок. Сестра херес очень любит… любила. Мы двадцать лет не разговаривали. Двадцать один год, если точнее.

Высокая, очень худая женщина в темно-сером удлиненном жилете стянула туже у горла воротник. Мех рыжей лисы в непосредственной близости у лица оттенил впалые щеки и темные глаза, обведенные кругами - размазанная черная тушь и естественные впадины бледного лица. Она не торопилась отходить от прилавка, рассматривала за головами одинаково одетых продавщиц галерею пустяковых сувениров. Опустила руки в кожаных перчатках, оглянулась вокруг. Магазин был пуст, только у стенда с елочными игрушками две девочки лет тринадцати тихо обсуждали что-то из ассортимента. Рождественскую звезду.

- Мы ведь не из-за наследства, ничего такого, какое там наследство, двухкомнатная хрущевка. Было бы что делить! Я иногда не знаю, что произошло. Иногда - знаю. Когда знаю, то все время вспоминаю один день, даже вечер. Я пришла из университета, снимала в прихожей сапоги. Это была зима, самое начало. Сестра уже дома была, она работала тогда… Где она работала тогда? Не помню, русский язык преподавала… Не в школе, а где-то в техникуме или каком-то таком месте. И вот она уже была дома, я пришла, снимаю сапоги, а она кричит из кухни: ты мать не встретила по пути? Я говорю, нет, не встретила, а чего ей дома не сидится? Погода такая была, знаете, противная. Мокрый снег. А сестра отвечает, орет прямо из кухни, а что там орать, все на расстоянии метра, а она орет: усидишь тут дома, пока ты трешься по общагам, отец с новой бабой приходил. Ну вот, такое сказала и вышла сама, в прихожую. Вышла, в нормальной одежде, как на работу носит - юбка, блузка, пояс плетеный. И продолжает орать, мы стоим уже напротив друг друга, а она мне в лицо: привел какую-то корову, дебильное имя Виола! А я все в одном сапоге. Потому что это настолько неожиданно, я даже и забыла, что собиралась сделать. Сестра мне опять в лицо: сначала мать убежала, потом я этих выгнала, спустила с лестницы. И предлагает мне немедленно пойти и что-то там устроить у отца на службе. Скандал. Отец начальником цеха тогда был. Смотрю, сестра уже в пальто и застегивается. Шарф такой у нее был, длинный, полосатый. И пихает меня в бок. Пошли да пошли! Опять орет. Мы ему устроим! Мы ему покажем!

Колокольчики в сложной конструкции над входной дверью тренькнули, в магазин вошел мужчина лет пятидесяти с холеной бородой и заметной плешью. Уверенно направился мимо переливающихся ангелов и прочих снеговиков к стеллажу с керамической посудой, принялся рассматривать дно большой миски для салата. Поставил миску на место, взял дощечку для сыров, постучал по ней согнутым пальцем, будто просил открыть. Одна из продавщиц откашлялась и спросила через зал, может ли чем-то помочь. Мужчина отрицательно покачал головой, взял в руки набор для специй в форме обнимающихся фигурок, темной и белой. Темная - для перца.

Худая женщина достала из сумки бутылку с минеральной водой и сделала несколько глотков.

- А я не пошла. Не пошла никуда. Осталась дома. Порадовалась, что одна. Ненавижу скандалы. До сих пор не знаю, что сестра делала в тот вечер. И где была. Они вернулись с мамой через несколько часов. Обе плакали, так громко, что я услышала их снизу. И некоторые соседи тоже услышали, они высовывали головы на площадки и спрашивали их, что случилось, что случилось. Но они только выли, а когда вошли в квартиру, мама ударила меня по лицу. Никакой особенной боли, но. Она сказала, что у нее теперь одна дочь. И я могу уходить. Сестра выбросила мои сапоги в подъезд. И куртку. И еще сбегала, зачерпнула из шкафа.

Худая женщина говорила и говорила, вынимая каждое слово изо рта и бросая его на лакированный деревянный прилавок, вот уже выросла островерхая горка этих слов, а она продолжала.

- Комнаты в общежитии, конечно, не дали. Но девочки пустили меня, они жили вдвоем и вот я туда вселилась и на три года… Даже чуть больше. А потом у отца в новой семье родился ребенок, они переехали, а меня перевезли в прежнюю квартиру. Виолина квартира, она там жила сначала одна, а потом - с моим отцом… Виола невредная была. Всю мебель оставила. Ковер, даже два ковра, а то там первый этаж и холодно. Сейчас, конечно, много появилось возможностей, пять лет назад сделала теплый пол и теперь совсем хорошо. Окна поменяла. А тогда замерзала. Вообще, это коммунальная квартира, но соседи не живут. Приходят иногда. Сестру я не видела - с того дня. Даже не знаю, осталась ли она в городе, после материной смерти. Говорили, что уезжала работать - то ли на Север, то ли на Восток. Но, думаю, не уезжала она. Я на кладбище хожу, могила очень ухоженная у мамы. В изголовье береза. Ствол разветвляется. Красиво, такое сразу теплое, покойное чувство. Чуть ли ты не дома, чуть ли не все будет хорошо.

Две девочки-подростки поднесли к кассе рождественскую звезду, чуть желтоватая, одновременно голубая и слегка сиреневая, она была прекрасна и стоила недешево. Продавщицы с сомнением переглянулись, одна из девочек вынула из кармана для наглядности деньги. Мужчина с заметной плешью вернул на место тяжелую ступку из слоистого малахита и ретировался, прозвенев колокольцами на прощанье. На улице немедленно закурил, настороженно оглядываясь.

Женщина в жилете с рыжей лисой ритмично барабанила пальцами правой руки по прилавку, губы она плотно сжала, рассчитывая, очевидно, не рассказывать более ничего, но не смогла:

- Ну да, я согласна, получилось некрасиво. К тому времени уже десять с лишним прошло, как мы рассорились. Я вышла замуж. Произошла неприятность с мужем, это непринципиально, но нужны были деньги. Даже и сравнительно немного, чтобы все наладилось. Я сначала к отцу. Он сказал, ты и так в нашей квартире, имей совесть. Подумала - и правда. А они в моей комнате, пусть выплатят, хоть немного. Три тысячи долларов было нужно. Точнее, пять, но две мы нашли. Я собралась, это была суббота, выходной день, зашла в их подъезд, позвонила в дверь. На меня сразу выбежала сестра, как ждала, выбежала и заговорила громко: вы принесли, вы принесли?! Не знаю, узнала ли она меня. Надеюсь, нет. В квартире кто-то кричал. Такой крик, я и сейчас иногда слышу. Здесь слышу. Да повсюду. Я повернулась и просто скатилась со ступеней, упала, уши зажала руками. Потом узнала, что мама через неделю умерла. Ну, тетка мне позвонила. Сказала, чтобы не приходила на похороны. Я и не пошла. На следующий день только. А у мужа неприятности уладились. Три тысячи перезанял у кого-то. Мы расстались через полгода. Я как на него смотрела, все этот дикий крик вспоминала. Все думала, принесли ли все-таки, чего она так ждала. Морфий, наверное…Чего же еще.

Девочки-подростки с испуганными лицами осторожно взяли сдачу с блюдечка фирменной расцветки и выскользнули наружу, унося в сверкающей бумаге завернутую рождественскую звезду. Две новые рыбки, через небольшое время снова станут оживленными и забудут. Худая женщина подняла с пола сумки, прижала к груди бумажный пакет в серебряных сердцах:

- Господи, да что это я. Простите, пожалуйста … Позволила себе лишнего.

Речь звучала ровно, интонации красиво расцвечивали ее и придавали значительности, щеки постепенно принимали цвет косметического румянца и минеральной пудры.

Наталья Апрелева