Поколение детей-нецветков

Некоторое время по работе усиленно читала стихи Афанасия Фета и все никак не могла четко сформулировать, почему они мне не нравятся. Наверное, «не нравятся» - не совсем корректно, но - не близки мне. Помню, мы смеялись с одной подругой, она как-то сказала: «Если еще один женатый мужчина признается, что жена ему не близка, я громко завизжу», - а потом через небольшое время я позвонила и спросила, чем она занята, подруга ответила коротко: «Громко визжу».

Так вот, не близки. Стала думать, почему бы это. Сначала пришла к ошибочному выводу - назывные стихотворения без глаголов чужды мне, активной деятельнице. Знаменитое фетовское:

«Шепот, робкое дыханье.
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица...»

- никак не трогает. «Ряд волшебных изменений милого лица» - вообще наталкивает на мысль черно пошутить насчет покойников. Простите. Не могу удержаться. Мимо нашего окна пронесли покойника. Даже если не шутить, остаешься спокойной к трелям соловья. Но дело не в отсутствии глаголов, как убедительно доказали последующие изыскания. В цветаевской «Рябине» («Рябину рубили зорькою. Рябина - судьбина горькая. Рябина - седыми спусками. Рябина! Судьбина русская») - один глагол, в «Любви» (Ятаган? Огонь? Поскромнее, - куда как громко! Боль, знакомая, как глазам - ладонь, как губам - Имя собственного ребёнка) - вообще нет, а беспокоит, беспокоит! Торкает, как говорит моя дочь.

Или вот, к примеру: «...А я за ними ахаю, крича в какой-то мерзлый деревянный короб: «Читателя! Советчика! Bрача! На лестнице колючей разговора б!», - Мандельштам, да. И уж так торкает, так торкает. Читателя, советчика, врача. Сейчас буду повторять многократно. Читателя! Советчика! Врача! Остановиться немедленно. Успокоиться. Продолжить про Фета. Сказать, что дело не в отстраненном «инфинитивном письме»:
«Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов...»

Поскольку инфинитивное: «Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд», и ахматовское: «Листьям последним шуршать! Мыслям последним томиться!», - очень даже побуждает. И волнует.

Стала думать, что не нахожу в стихах Фета боли. Но это отнюдь не справедливо. Фет всю жизнь чувствует свою вину относительно сгоревшей возлюбленной, много и красиво страдает на тему этой безусловной трагедии. Но - черствая! черствая! - остаюсь равнодушной.
В общем, решила, что мне понятна и проецируется поэзия авторов с беспокойной судьбой, отчетливо выраженной гражданской позицией и желанием изменить мир. И причину отыскала. Вот присоединю к себе самовольно часть поколения, детей-нецветков семидесятых, и объясню. Попытаюсь.

В свое время невероятно популярной после фильма АССА была песня «Перемен, мы ждем перемен», текст ее абсолютно верен и предельно точен. Наше основное занятие - ждать перемен. Кто поактивнее, сами принимают участие. А кто просто, наблюдает тревожно. Поэзия, скажем, Фета - отрицает перемены вот здесь, сейчас. Пусть будут где-то там. Куда приятно унестись на крыльях ветра. Но несогласные мы, дети-нецветки! Нам, детям-нецветкам, подавай перемены немедленно! Мы, дети-нецветки, это любим - перемены.
Обидно, что я не умею по-настоящему хорошо оформить эту мысль в слова. Сейчас вставлю Бродского и попрошу вас, дорогие друзья, тоже вспомнить ваше любимое стихотворение.

«Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
...В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи».

Ну вот, грустно. Торкает.

Наталья Апрелева