Моя родная

…Теперь уж им, наверно, легче,
Теперь всё страшное ушло,
И только души их, как свечи,
Струят последнее тепло.

Николай Заболоцкий

Дни стояли очень холодные. Даже крепкий, старый ее дом, казалось, трещал от этой стужи. Бабуля растопила печь - в избе стало тепло, а в воздухе повис тот самый, неповторимо-деревенский запах березовых дров. Она занесла из сеней чугунную сковороду с пышками и поставила на стол. Я смотрела в окно. На дворе стояла солнечная погода. Свежевыпавший снег был похож на сладкую вату, и мне жутко захотелось на улицу. Но от мысли, что здешние морозы несравнимы с московскими, все внутри сжалось в комок, и желание проветриться сразу пропало.

- Негоже пышечки без молока есть - пойду, схожу до соседки,- заявила бабушка, укутывая свои хрупкие плечи в уже поизносившуюся телогрейку, с трудом натянула валенки и сунула «кулек» (так она называла пакеты) за пазуху.
- Не ходила бы ты. Холодно. Да и молоко я не пью, - нашлась, что сказать я, включая плеер и заваливаясь на диван в предвкушении возможности покурить, пока бабушка будет ходить «до соседки». Умора, ей Богу! Все эти сельские древние жаргонизмы – «давеча», «куль», «негоже», «варчер» (вместо ваучера) и т.п.
- Да ладно, милок, схожу, развеюсь. Ой, чуток не позабыла, - сказала она, вставая на маленькую табуретку и доставая с жестяного навеса над печкой аккуратно завернутый в газету пакет. - Возьму вот (показывая измельченный заботливой рукой хлеб), а то сегодня птицы на ветру замерзают.
- Ага, - кивнула я ей вслед и принялась в такт орущей музыке напевать знакомые ритмы московских дискотек…

В голове пронеслась мысль: странный все же человек моя бабушка. Неужели она полагает, что я свои студенческие каникулы приехала посвятить молоку из-под коровки и пышкам?!

Бабушки не было уже около часа. Я успела и покурить, и музыку послушать, и даже пышку съела всухомятку, а ее все не было. Прислонившись лбом к окну, я рассуждала о ее пропаже. Пока посудачат о том, как у соседки Зины кошка вчера родила котят, обсудят, что у друга сына Валькиной подруги свадьба летом, и еще массу «интересных новостей», можно и не беспокоиться…

Да, ну и зима тут выдалась. Постоянные метели закрыли снегом дороги до самой калитки. К домам были протоптаны лишь узкие тропинки, окруженные непролазными сугробами. На солнце они немного подтаивали, но от холодного ветра снова леденели. Брр, как будто сама иду по этим дорожкам….

Уже стемнело, в доме горел свет, и окна были завешены. Послышались чьи-то шаги по хрустящему снегу. «Ну наконец-то», - подумала я и побежала на терраску.

Каково же было мое удивление, когда я увидела бабушкиного соседа, с которым они враждовали: его жена после стирки выливала воду под прясла бабушкиного забора, от чего бревенчатые столбы подгнили, забор покосился. Пришлось рыть канаву вдоль него, чтобы отвести воду.

- Принимай бабулю. Она свалилась в сугроб, а встать не смогла. Я на санях ее еле дотащил.
- Ах ты, боже мой, говорила ж я ей - сиди дома. Мороз-то на улице какой! - растерянно охала я, натягивая наспех кроссовки.

Вдвоем мы затащили бабушку в дом. Я судорожно сметала веником снег с ее замерзшего тела. Затем стянула валенки и телогрейку. «Господи, какая ж я дура! Позволила ей, старому человеку, переться черт знает куда, а сама в окошке ожидала,- ругала я себя. - А если б не дядя Ваня, что было бы с ней? Она ж для меня все старается, а сама вся больная, нога ее фронтовая…»

Стоп, Господи, совсем забыла, как мама рассказывала мне эту историю, как в 43-ем бабушка, раненая в колено, ползла и тащила за собой раненого. Потом фронтовой хирург поставил ее на ноги, но операции, перенесенные ею на колене, отдавались нестерпимой болью на морозе. От этих мыслей мне стало жутко… Сразу представила картину, как она оступилась и всем своим телом рухнула в сугроб. Отталкиваясь, пыталась встать, но руки тонули в снегу. Она выбилась из сил от попыток вернуться на тропинку. Холодный ветер дул в лицо. В рукава набивался снег. Тело не слушалось, и от всех попыток подняться только глубже проваливалось в сугробы. Слезы лились у меня из глаз, я целовала ее окоченевшие руки, пыталась согреть их своим дыханием, а в голове вертелась только одна мысль: «Прости, прости, прости меня!»

- Вот ведь оказия кака. Ты извини меня, если чаво не так, - сказала бабушка, обращаясь к соседу, и зарыдала, утирая слезы кулаком.
- Бог простит, а я давно простил. Это ты меня извини, если когда не ко двору пришелся, - сказал сосед и открыл дверь в сени.
- Подожди... Возьми вот пышек сдобных... Старая я совсем стала,- остановила соседа бабушка.

Я заперла за ним двери. Бабушка сидела на кровати и виновато поглядывала из-под своих седых бровей на то, как я суечусь возле печки. Я закрыла засов дымохода больше чем наполовину, чтобы тепло из избы к утру не выстудилось. Затем вытащила из таза дрова, занесенные из сеней, и положила сушиться на жестяной навес.

- Ну, вроде все в порядке, теперь давай пышки кушать будем, - глубоко вздохнула я.
- Ой, а молоко-то я не донесла! – принялась сокрушаться она, и на глазах ее снова выступили слезы.

Я подошла, крепко ее обняла, мысленно ругая себя за малодушие. Только мелкая паутинка морщинок вокруг ее родных глаз говорила мне, что она не держит на меня зла.

- Ну, тогда давай кофию (так она называла кофе)? – спросила я разрешения.

Она улыбнулась в ответ. А потом мы пили кофе, ели самые вкусные в мире пышки, а бабушка рассказывала так любимые мной с детства «ужасти».

Убрав со стола, я заглянула к ней в комнату. Сев на кровать, она переплела свои косы вокруг головы, расправила большую пуховую перину с подушкой и, глядя на иконку в углу комнаты, принялась читать вечернюю молитву за всех нас - за всех, кроме себя.

В ту ночь, отвернувшись к стенке, в лунном свете я рассматривала ковер на стене около моей кровати. Кто-то словно выткал на нем всю жизнь яркими гобеленовыми нитями... Недели, месяцы, годы пролетали в голове словно облака. И везде, с самого рождения, в моих воспоминаниях была со мной ты, мой дорогой человечек. Не так давно тебе было под силу одной (после смерти мужа на фронте) воспитывать шестерых детей, а потом еще всех своих внуков. Но жизнь раздала все сполна, не спрашивая нашего желания. Теперь все иначе. Каждый день ты сидишь на лавочке у окна, опираясь дрожащими руками на трость и, подслеповато щурясь, смотришь на дорогу и ждешь… Ждешь, что вот-вот из-за поворота появятся те, за кого ты молишься, кому отдала всю свою жизнь до последней капли. Моя родная, прости нас всех за то, что очень поздно мы понимаем - нет ничего дороже на свете, чем улыбка на твоем лице.

Буду клоном

Статья участвует в конкурсе "Когда мне будет 64...".