Вечная, как небо

… Вышла на дорогу, взмахнула платочком уходящему на вокзал автобусу, села на скамейку передохнуть. Неделю назад у нас в городе закончился фестиваль «Душа Сибири». Я работаю в фонде имени Виктора Петровича Астафьева директором. И цель моя, конечно, популяризировать имя моего земляка, чтобы читали, думали и размышляли не только взрослые, но и дети, а может быть, еще важней учителя, которые вместе с родителями прививают культуру чтения.

Вот фонд и собрал учителей со всей Сибири, а также школьников. Были мастер-классы, лекции, встречи в Овсянки и конкурс учительских и детских работ.

Одна из таких работ, знакомьтесь: Паата Вахтангишвили, студент 1 курса Института педагогики, психологии и социологии Сибирского Федерального Университета.

Мальчик (а он росточка маленького, худенький) не получил первого места. Так решило жюри. Но эта работа у меня, как у организатора, пробороздила сердце. Читаю, перечитываю и что-то для себя понимаю. Сейчас так сильно рушится образ исконной, "классической" бабушки в наших семьях. Бабушки стали современными. Куда-то вечно бегут, не успевают… Но как важен для ребенка этот человек. Как важна была она для Астафьева, и как важна для современного пацана Пааты. Обязательно прочитаю эту работу своей маме, вечному студенту…

***
Я родился и первые несколько лет жизни провел в Грузии. Потом началась война, исчезли электричество и газ, появился хлеб по карточкам, и мама решила, что надо возвращаться в Россию. Так она мне рассказывала.
Россия - я знал - ее родина. А в России - Сибирь. А в Сибири - маленький городок на самом юге Красноярского края - Минусинск.

Я жил, рос, ходил с родителями на безымянную речку - ее все просто называли «протока Енисея», собирал маленькие, пустые внутри, шишки в сосновом бору, пачкая смолой руки, рвал немудрящие цветы. В Минусинске пошел в первый класс, нашел первого друга - Саню Земляницына, прочитал самостоятельно первую книгу.
Не буду врать - это был не Астафьев. Я тогда вообще не знал о таком народе, как писатели. И из книжек в моем маленьком жизненном багаже водились только сказки, которые мне на ночь читали бабушка и иногда мама. Сказки были всякие - братьев Гримм, Христиана Андерсена, Шарля Перро, грузинские, русские и даже вьетнамские из толстого фиолетового тома, на обложке которого было напечатано «Сказки народов мира».

Братья Гримм представлялись мне двумя одинаковыми печальными мужчинами - в сюртуках и белых кружевных жабо под самое горло. Андерсен носил остроносые башмаки и такой высокий цилиндр, что ему постоянно приходилось наклонять голову. Шарль Перро всегда подмигивал и потирал руки, как будто одобрял себя в качестве кандидатуры для чтения.

Особенно уютно было слушать вечернюю сказку, забравшись под теплое одеяло, когда в оконное стекло брызгал дождик. Бабушка надевала очки, задумчиво листала какую-нибудь книжку и начинала читать. По-моему, я никогда не просил какую-то определенную сказку, и она читала на свой выбор. Лицо ее постепенно светлело, разглаживалось, на четверть часа она становилась похожей на маленькую девочку - словно вместе со сказкой возвращалась в свое детство, в деревню под Харьковом. Но не в военное, когда ее деревня переходила пять раз - то к немцам, то - к нашим. И маленькую бабушку ранило крошечным стальным осколком прямо в голову.

Ее лицо становилось мягким, милым. Ну, таким, каким должно быть лицо счастливого человека. Голос - тихим, вечерним. Я украдкой высовывал ноги из-под одеяла только для того, чтобы она поправила. Она поправляла, потом гладила меня по голове, смотрела нестрого поверх очков, почему-то вздыхала. Иногда уходила на кухню, и оттуда сначала доносился стук дверцы кухонного шкафчика, а потом по всему дому расплывался запах валерьянки. Я тогда еще не понимал: какой великий человек для ребенка - бабушка. Я думал: она - как небо - будет всегда. Утром, днем, вечером…Когда я окончу школу, буду учиться в университете или пойду в армию. Женюсь, у меня тоже появятся дети, и моя бабушка превратится в отличную прабабушку. И, возможно, даже прочтет моему сыну свою любимую сказку…

Бабушка никогда не повышала голос, баловала нас по утрам с братом оладушками и пирожками, разрешала иногда прогуливать школу, хохотала от души. Но бывали дни, когда она начинала печалиться с утра, украдкой вытирала фартуком глаза. И тогда мне тоже становилось грустно.

А потом наступил день, и бабушка с дедушкой уехали в Тбилиси. За ними уехал папа - после смерти деда бабушка тяжело заболела. Больше я их никогда не видел: бабушка пережила деда всего на два месяца. А через год на одном из тбилисских кладбищ к их могилам прибавилась могила и моего отца.

Мой брат вырос, уехал в Петербург, и теперь я в семье - главный мужчина.

…Я не помню, сколько мне было лет, когда я узнал, что у Астафьева тоже была бабушка - Екатерина. Но однажды по дороге в Красноярск, мы заехали в Овсянку. Стоял сентябрь, по Енисею, рядом с берегом, уже проплывали желтые листья. В усадьбе, куда мы вошли, было тихо и не по-живому парадно. Нарядная русская печь, где никогда ничего не готовили, посуда - только что из магазина. Домотканые половики и полотенца - и те, будто только с ткацкого станка сняты. Ничто во мне не торкнуло (словечко, которое иногда говорит мама), кроме деревянной лошадки и живых геранек, которые алели на подоконниках новеньких окон.

Но на одной из стен я вдруг увидел в темной раме семейные фотографии Астафьевых и среди них - снимок бабушки. Она глядела на меня совсем, как моя бабушка Валя - нестрого, пряча в глазах будто извиняющуюся улыбку. Будто интересовалась, раз такой случай выпал: «Ну, как вы тут - без меня? Управляетесь?» Я даже, по-моему, ответил ей шепотом, что управляться-то управляемся, только с ней было бы повеселее...

Даша Мосунова