Воспоминания с ароматом хвои
«Воспоминания ёлочной игрушки». Очерки. Часть 3.
Очерки-участники:
-Дядюшка Шар! Дядюшка Шар! Расскажите нам сказку, - просили маленькие лампочки, нетерпеливо моргая разноцветными огоньками.
- И мы хотим сказку! - вторили им белоснежные снежинки, покачиваясь на зелёных лапах новогодней ёлки и поблёскивая стразами.
- Да-да, сказку! Мы давно не слушали сказку! – капризно шуршал дождик, до этого перешёптывавшийся о чём-то с мишурой.
Большой пузатый стеклянный шар ярко-красного цвета был украшен шапкой инея и петелькой из золотистой верёвочки. На его левом лоснящемся боку были нарисованы сани, наполненные подарками, и олени, летящие куда-то вдаль. А справа - заснеженный домик, с жёлтым окошком и тонкой струйкой дыма. Шар висел на самой нижней ветке ёлки, отражая и маленькие лампочки, и мишуру, и снежинки.
Он был очень стар. Никто уже не помнил когда он появился на свет и как попал на эту ёлку. Каждый год игрушки разбивались, появлялись новые. И только старый шар помнил все новогодние праздники, происходившие в этом доме.
- Дядюшка Шар, мы ждём! – к просьбам присоединились небольшие, совсем юные одноцветные шарики.
-Хорошо, - пропыхтел Шар. – Я расскажу вам одну старую-старую историю. Не сказку, а именно историю, которая приключилась на самом деле.
Шар погрузился в воспоминания.
- Однажды, давным-давно, жила-была семья стеклодува. В семье были только папа и сын. Мама умерла, подарив миру нового человечка, и вот уже много лет папа зарабатывал на жизнь, выдувая из стекла вазы и посуду для праздничного стола, а сынишка рос умным, но весьма непоседливым ребёнком.
Когда малыш подрос и ему исполнилось лет 10, папа повёз его в город на рождественскую ярмарку, где малыш увидел ёлку со стеклянными игрушками. Они настолько понравились ему, что всю дорогу обратно мальчик изводил отца просьбами сделать ему такие же, но папа так и не согласился, сказав, что должен продавать вещи, а не оставлять их себе, теряя деньги.
- Я помню этого мальчонку, - вздохнул Шар. – Когда отец изготовил из горячего стекла игрушку, мальчик окликнул его и шар упал на пол. К счастью он не разбился, а всего лишь помялся с одного бока.
Шар повернулся и показал вмятинку, скрытую от посторонних глаз под россыпью блёсток.
- Как я теперь продам этот шар? – рассердился отец. – Кому нужна мятая игрушка? И переделать уже не получится! Ладно, бери его себе, – вдруг смягчился он. – Разукрашивать будешь сам, у меня нет времени возиться.
Мальчик схватил шар и, затаив дыхание, стал его рассматривать. Ему даже казалось, что шар светится изнутри. Забившись в угол мастерской, малыш разрисовал его снежинками.
Шар задумался на мгновение и продолжил.
- С тех пор каждое поколение добавляло на мою поверхность какой-нибудь новый рисунок. Сначала появились олени, потом добавились сани. Через некоторое время на мне нарисовали домик. А однажды меня покрыли белой искрящейся снежной шапкой...
-Дядюшка Шар! Какой Вы оказывается старый! – с детской непосредственностью мелодично пропела звёздочка, висевшая чуть выше. – Теперь понятно, откуда Вы знаете столько интересных историй!
Но Шар уже не слышал её - он опять погрузился в воспоминания. Ему было что вспомнить…
Люди такие странные. Вот так висишь год за годом на ёлке, а они всё дурнее и дурнее.
Я не про людей вообще, а про гостей моей хозяйки.
Против неё я ничего не имею. Женская солидарность и всё такое.
Хозяйка у меня милая барышня, слегка за 30, слегка полноватая и слегка неудачливая.
Не везёт ей что-то с мужчинами.
Мне тоже не везёт, но я, в отличие от неё, уже и не пытаюсь что-то там такое выловить
. Я – обычная ёлочная игрушка, Матрёшка. Звёзд с неба не хватаю, на шпиль не заглядываюсь, с блестящим дождиком не кокетничаю, шарам глазки не строю. Толку-то?
Вот, помню, давным-давно повесили рядом со мной колокольчик. Такой он был весь из себя красавец: узоры, блёстки. Всё смотрел и смотрел на меня. Я даже подумала, не ответить ли взаимностью, пока не сообразила, что это он не на меня, а на себя любуется. Бока-то у меня как зеркала, вот он себя и разглядывал.
К хозяйке тогда тоже красавец всё ходил. Ходить ходил, ел, пил, ночевал даже, а на Новый год не пришёл. А она ждала. Я видела, как она плакала. Все они – колокольчики.
Потом был год, когда меня рядом со шпилем повесили. Ну, думаю, такой шанс раз в жизни бывает! Решила его интеллектом завоевать. Я много чего знаю, меня в газету обычно заворачивают. Пока целый год в этом лежишь, волей-неволей начитаешься.
Он на меня даже не посмотрел. Там ещё звезда висела. Так себе, блестящая пустышка. Я бы на его месте на неё не то, что не глянула, даже не плюнула бы! Но, увы – каждый остался на своём месте. И мы с хозяйкой, как обычно, в пролёте. Потому что к ней тогда тоже такой шпиль ходил. Представительный, вальяжный. Прямо перед Новым годом этот вальяжный и сказал, что они слишком разные. Она снова плакала.
Ох, сколько ещё таких праздников было. У меня шар треснувший, у неё кавалер пьяный в зюзю. У меня дождик скользкий, который на всех игрушках сразу висит, у хозяйки – гость с женой. То есть гость-то один пришёл, а супруга уже потом. Такая дама агрессивная, чуть ёлку нам не сломала.
В общем, много чего в нашей жизни было.
А в этом году рядом со мной крокодила какого-то повесили. Хозяйка его даже поцеловала зачем-то. Я тогда подумала: «Подарок, небось! И кто ж это женщине крокодила догадался подарить?»
Конечно, мужчина должен быть чуть страшнее обезьяны, это старинная женская мудрость.
Но не крокодилом же!
А этот галантным оказался. Комплиментов наговорил. Робкий такой. Милый.
Крокодил мой.
Мой, мой!
А вы как думали? И мы, ёлочные игрушки, умеем любить.
Удивительно, но и хозяйке в тот год повезло. Её кавалер очередной, который крокодила подарил, так и остался.
Тоже прижился.
Любовь у них.
Ну, наро-о-о-од! И стоило столько лет ждать?
Надо было сразу хозяйке этого приводить. Вместе с крокодилом, с которым мы теперь на пару в коробке газету читаем.
Так-то.
- Смотри, смотри, новеньких привезли, - шепнула стеклянная еловая шишка пузатому снегирю из яичной скорлупы, уютно расположившемуся на соседней ветке.
Старый снегирь внимательно посмотрел на девочку, которая восторженно крутилась вокруг коробки с великолепными шарами, и проскрипел:
- Э-э-э-х… сейчас развешивать начнут – нас, старожилов, конечно, задвинут подальше, в темный угол. А ведь были и мы когда-то рысаками. Это сейчас покупай что хошь, вешай куды хошь, а вот в наше время…
Снегирь на минуту задумался и продолжил:
- Ты, шишка, еще молодая, блестящая, жизни не знаешь, ну так слушай.
В декабре сорок первого бабушка девчушки этой сама еще малышкой была, а мать ее на заводе работала. Жили они в Ленинграде, Петербурге нынешнем, и в блокаду хлебнули горя сполна. Что такое блокада, знаешь хоть?
- Знаю, - прошептала притихшая шишка.
- Ну так вот… раз, под самый Новый год, удалось матери выменять яйцо куриное за свою шубу. Принесла она его домой после работы – счастливая, богатство это было невиданное в то время. Думала, сейчас хоть дочурку накормит, а то кроме пайки хлебной – одной на двоих, почитай, уж месяц как не видели ничего. Яйца-то тогда как ели: пожарят или сварят на буржуйке, а скорлупу разотрут в порошок – вот тебе тоже еда.
И тут смотрит мать, а малышка ее, прозрачная от голода, лежит на диванчике – бледная, восковая аж, дышит с трудом и горячая что твоя печка. И все шепчет, шепчет что-то и ручкой машет в сторону. Прислушалась мать, разобрала только «Снегирь, мама, снегирь!» Глянула мать за окно – а там сидит один красногрудый. Каким ветром его в голодный Ленинград занесло – неведомо. Посидел, посидел, да упорхнул. А малышка все мечется, все шепчет: «Снегирь, мама, дай снегиря!» И бьется в бреду горячечном, стонет, никак не успокоится: «Дай! Дай снегиря!»
А где ж его, снегиря-то, взять – был да нету.
Тут мать на яйцо посмотрела и аж заметалась по комнате: иглу нашла, крахмала щепотку, сварила луковой шелухи и клейстера чуток, из подушки пучок перьев вытащила, нитку из подола выдернула. Проколола яйцо с двух сторон, выдула, грудку красную вареной шелухой натерла, перышки приклеила, крылышки и глазки угольком нарисовала, сверху ниточку прикрепила. Снегирь получился – загляденье. Догадываешься, какой? – снисходительно посмотрел старый снегирь на шишку.
- Да, - еще тише прошептала шишка, буквально онемевшая от удивления.
- То-то… Мать малышку-то приподняла – показала меня ей. У нее глазки аж загорелись, ручки протянула ко мне, даром, что в жару вся, а прижала к себе нежно, бережно, словно живую птаху раздавить боялась. И заснула успокоенная. В ту же ночь легче ей стало, начала выздоравливать, а мать-то уж не чаяла ее живой увидеть.
И потом берегла меня девочка пуще ока, а как сняли блокаду, прогнали фашистов проклятых, поставили первую елку новогоднюю, махонькую. Я на ней единственной игрушкой-то и был. Это потом уж потихоньку вас, новичков, все прибавлялось и прибавлялось…
В этот момент свет снегирю загородил пузатый новый шар, подвешенный прямо над ним папой девочки. Но малышка схватила снегиря, сказала:
- Папа, повесь его повыше, на видное место! Он самый лучший.
И добавила тихонько:
- Мне бабушка рассказывала…
Очерки участвуют в конкурсе «Воспоминания ёлочной игрушки».