Осторожно, окрашено!

До чего же хороша была помойка рядом с домом Большого театра на Садовой-Каретной! Она и сейчас есть, но мусор уже не тот, что 20 лет назад, когда на нее выбрасывали антикварные комоды и венские стулья. Особенно любил эту помойку мой папа. Он художник. Он любил и другие помойки Центрального района Москвы, но эта была ближайшая, поэтому чаще всего предметы роскоши попадали к нему в мастерскую именно с нее.

Гипсовые потолковые розетки, старинные прялки, чемоданы, набитые собраниями сочинений Маркса-Энгельса и стулья, стулья - венские стулья. Все, что представляло какую-то ценность для папы, реставрировалось и занимало свое место в мастерской, а остальное относилось на чердак, где мы с сестрой провели лучшие дни своего детства.

Венскими стульями было заставлено все. Их было штук двадцать. Когда дом, где находилась папина мастерская, снесли, стулья были свезены… кажется, на дачу. Один такой стул, на который папа обычно ставил палитру (стул, соответственно, был щедро уляпан разноцветными пятнами масляной краски), обнаружился у меня в квартире во время ремонта. Он приехал вместе с рабочими, валиками, газетами "Экстра-М" и тряпками из семейных трусов. Маляры и штукатурщики беспощадно вставали на него в ботинках и капали на него краской. Иногда его накрывали газетой и раскладывали на нем воблу. Ремонт закончился и уехал, а стул был протерт тряпочкой и остался стоять в углу на кухне. Следующие два с половиной года он являл собой зрелище удручающее и символизировал бессердечие, если не сказать безрукость, хозяев, которые (какой уж тут стул!) люстру на кухне повесили всего месяц назад. А в детской - до сих пор не повесили.

И вот однажды меня вштырило: надо привести стул в порядок. А "вштырило" - это значит, что надо сию минуту, безотлагательно, именно сейчас и неважно, что сейчас половина первого ночи, сделать то, что надо сделать. Почему не подождать до утра? Потому что утром уже будет не надо. Страшно представить, сколько судьбоносных решений было принято и немедленно реализовано мною вот в таком, далеком от объективно-адекеватного, состоянии. Именно в таком состоянии я обычно в час ночи делаю перестановки в квартире или пересаживаю растения; иногда, когда меня вштыривает днем, я увольняюсь с работы; однажды меня так вштырило, что я ушла от мужчины. Обычно по прошествии времени я бываю благодарна людям, которые останавливают меня в такие моменты. Это не так сложно. Хотя я сопротивляюсь, конечно. Так вот, возвращаясь к стулу.

Я проснулась утром следующего дня, и медленно но верно меня начало настигать осознание событий прошлой ночи. Я прошлепала на кухню, в надежде, что страшное произошло во сне. Но нет. Стул стоял рядом с раковиной, покрашенный белой водоэмульсионной краской. Сейчас уже сложно восстановить, какими представлениями о дизайне я руководствовалась, когда решила, что его необходимо видоизменить именно так (скорее всего, теми, что в доме из лако-красочной продукции присутствовала только банка белил), но результат был налицо: стул стал белого цвета, в чудовищных разводах, щедро усеянный прилипшим ворсом от кисточки (при свете торшера я не заметила, что кисть лезет), с проступающими сквозь белила разноцветными пятнами маслянной краски. Еще до завтрака стул был полностью разобран, а краска частично ободрана скребком для чистки плиты. Быстро, без тени сожаления, избавляться от последствий содеянного - тоже моя характерная черта. В школьные годы, когда я вся кудрявая, проведя адскую ночь на металлических бигудях, выходила утром завтракать, мама бросала на меня взгляд полный сожаления и говорила сестре: "Аня, не жди Веру, езжай в школу сама. Вера не успеет к первому уроку. Она же сейчас еще пойдет голову мыть".

Краткий обзор кухни показал, что в припадке ночного безумия той же водоэмульсионкой была окрашена дверь на кухне и зеркало, купленное недавно в Икее. Тут было бы уместно описать, как из соседней комнаты вышла недоумевающая собака Гортензия, покрашенная все теми же белилами, но - бывает же такое везение - в то время она у нас еще не жила.
В общем, еще до завтрака от стула я избавилась.

Мужчина Чью Фамилию Я Ношу называет это - "резкая, как понос".

Через две недели стулу бы возвращен истинный облик, и теперь он - блестящий и чистенький - занимает почетное место в спальне. Это были хорошие две недели. Первые три дня были наполнены ароматом растворителя для старой краски. Три дня вместо 4-х часов, указанных на банке, потому что одна капля растворителя с шипением разъедает деревянный пол и находящуюся под ним бетонную стяжку, но не мебельный лак производства начала двадцатого века. Кухня воняла так, что вся еда казалась приготовленной именно на этом растворителе, а вовсе не на оливковом масле прямого отжима. Потом наступило облегчение: после трехдневной борьбы за выживание в условиях токсической атаки запах морилки и мебельного лака казался нам чище кристального горного воздуха. Мы закрывали глаза, и нам казалось, что мы сидим, обнявшись, на скамеечке на склоне горы, а каскадные сосны бросают на нас свои разлапистые тени. Хотя, скорее всего, у нас просто начались галлюцинации.

"Зачем же на кухне?" - спросите вы. Это хороший вопрос. Я тоже себе его задаю.