Меню

Точка опоры

Нюта Федермессер: "Перед смертью надо сказать пять вещей"

Нюта Федермессер: "Перед смертью надо сказать пять вещей"
Народная мудрость представляет смерть неким коллективным уравнителем: «Царь и народ – все в землю пойдет». В нашей культуре не принято обсуждать процессы умирания – это дело стариковское, уж точно не для молодых и динамичных.

Разговор о жизни и смерти – с Анной Константиновной Федермессер, руководителем московской службы паллиативной помощи и учредителем фонда «Вера».
Анна Константиновна, а почему вы со всеми общаетесь на «вы», даже маму свою называете Верой Васильевной, а к вам обращаются «Нюта»?

По-разному бывает. У меня была встреча с Горбачевым, когда я поняла, что можно называть маму мамой. Это было лет 10 назад. Тогда Ксения Горбачева была модератором дискуссии, и она, обращаясь к нему, называла его папой. А вспоминая про Раису Максимовну, говорила «мама». И это было потрясающе тепло. И когда во время дискуссии ты слышишь «папа» и «мама», это очень очеловечивает. Мне это так понравилось, что я поняла, что могу говорить про маму «мама», а не Вера Васильевна.

А до этого не могли?

Мне казалось, что нужно разделять Веру Васильевну Миллионщикову и маму. Тем более, в окружении её сотрудников. Нужно соблюдать статус. Но потом поняла, что это ерунда. Статусность не в том, как человека называешь, а в том, какие чувства он вызывает у окружающих.

А что касается на «вы», то я по образованию учитель и думаю, что это преподавательская этика – так обращаться к людям. В моем детстве было очень мало учителей, которые учеников называли на «вы». Такое исключение выглядело невероятным выпендрежем. Но ученикам очень нравилось. Я помню свои ощущения, когда учитель первый раз обратился ко мне на «вы». Спина выпрямилась! Сразу и походка другой стала, и голова по-другому заработала. Тебя зауважали!

Мне с тех пор тяжело называть человека на «ты». Я даже мужа своего первый год называла на «вы». Мне это прямо физически трудно даётся. И еще у меня есть внутреннее правило – не дружить на работе. Для меня переход на «ты» – это снятие границ, за которым сразу очень много всего. Перейти на «ты» – сразу другие отношения с человеком. Я совсем не экстраверт, хотя со стороны может так казаться.

Тем не менее с окружающими на «вы», а сами «Нюта».

Я Нюта, но на «вы»! Потому что Анна Константиновна слишком длинно и сложно.

Когда начинался фонд «Вера», нам помогал встать на ноги Давид Саркисян, руководитель московского музея архитектуры, удивительнейший человек. Он умер от рака. Мы у него в музее проводили первое мероприятие, верстали первый каталог, придумывали логотип, слоганы, визитки.

Он мне сказал однажды: «Слушай, ну что такое Нюта Федермессер? Это сейчас тебе 30 лет, а вот будет 50, и что? Смотри вперед!» И он стал настаивать на Анне Константиновне. А я была категорически против. Анна Константиновна – это учитель, который выходит к студентам, нужно надеть соответствующую униформу.

А паллиативная помощь и хосписы – про другие отношения с людьми. Это про Нюту. Вот что важно.
Тележка радости в ЦПП (фото Анна Ратанова)
Тележка радости в ЦПП (фото Анна Ратанова)
Про доброту. Вы постоянно говорите в своих выступлениях о доброте .

Да, это про тепло, про дом. Приходится постоянно объяснять, что такое отношение к умирающему, отношения с умирающим.

Это естественная вещь, это в нас генетически сидит. И мы это утрачиваем искусственным образом на протяжении жизни. Мы – общество потребителей. Нужно заново всему учиться, проговаривать, разъяснять.

Поможет? Разговорами одолеть махину потребительства?

Жизнь меняется. Общество меняется. И паллиативная помощь становится не неизбежностью какой-то отдельной семьи, а ключевым направлением социальной поддержки.

Хотя еще немало проблем. Одна из них – положение медика в обществе. Мои родители оба были врачами, и отношение к профессии врача в детстве было другое. Это небожители. Если папу останавливал гаишник, папа говорил, что спешит на роды, и всё, сразу ехал дальше. А когда мама отправлялась на дачу отдохнуть, повозиться с розами, сиренью, к ней со всей Ярославской области тянулись люди, которые не болели до тех пор, пока мама не приезжала! Ждали. А дальше шли потоком.

Я с детства помню, как смотрели на родителей. А сейчас...

Обслуживающий персонал.

Он тоже всякий бывает. Но вехой негативных изменений стало снижение требований к абитуриентам мединститутов. Когда появилась возможность сдавать зачеты за деньги, тогда многое изменилось. В целом отношение к высшему образованию поменялось. В 90-е открылось дикое количество вузов. И любой дурак мог поступить куда угодно.

Или просто купить диплом.

Да. Появились новые университеты. Двоечники могли легко получить высшее образование. Появились армии юристов, психологов, журналистов, менеджеров и экономистов.

Но если брать московское здравоохранение – тут все совсем неплохо. Мне стыдно говорить, но мы здесь, в Москве, действительно не понимаем своего счастья.
Концерт Алексея Зайцева в хосписе Бутово (фото Надежда Фетисова)
Концерт Алексея Зайцева в хосписе Бутово (фото Надежда Фетисова)
Вы по образованию переводчик, причем из «высшей касты» – синхронистов. Как переводчик-синхронист решает проблему непереводимой игры слов?

Нет непереводимой игры слов. Если нельзя перевести словами, то переводится улыбками, эмоциями, прикосновениями, интонациями.

Это если лицом к лицу перевод. А если перевод слушают в наушниках, в конференц-залах?

Нет ничего лучше, чем сказать, что вы не поняли, не разобрались. Главное – не врать. Самое страшное, что может сделать переводчик, – это, сохраняя невозмутимый вид, сказать полную чушь.

Но иногда действительно очень сложно. Культурные контексты разные!

Надо не бояться включить человека и сказать в микрофон говорящему: «Простите, возвращаемся назад на две минуты!»

В моей жизни переводчика-синхрониста была тяжелейшая ситуация, когда я пришла заменить подругу на конференции по связи. Я там не понимала ничего. И я сказала слушателям: «Я подменяю коллегу, и перевод будет некачественный, потому что я не понимаю терминологии». И на мое счастье большинство слушателей сказали, мол, не волнуйся, мы тоже ничего не понимаем ни на каком языке! А те, кто понимают, помогли.

У меня не было никаких вводных данных, заболевшая подруга прислала мне список терминов, но этого оказалось недостаточно.

К переводу всегда готовишься. Медицинский перевод – это одно, связь – другое. Когда я в ЮКОСе работала, там своя специфика, в Kasparov Chess – другая.

Одной из самых сложных вещей было, когда я переводила не синхронно, а последовательно, на юбилее своего юкосовского босса. Его дочь произносила тост со сложными цитатами из Сократа. И я подошла к ней и хохоча сказала: «Вы хотите испортить день рождения отцу и всем его коллегам? Быстро меняйте тост, я не могу по-человечески перевести!» Все смеялись!

Самые прекрасные переводы – театральные. Во-первых, это потрясающие тексты, классические, интеллектуальный вызов. Например, в «Обломовщине»: «Водочки, сударыня, на почечках, на березовых. И пирожки. Вчера пекли пирожки, с капустой квашеной. Да не с квашеной, а с кислой!» – попробуй переведи. И это такая сцена, медленная, когда ты не можешь замылить никакие реплики.

Театральный перевод – это очень здорово. Зачастую приходится совсем замолкать, потому что зритель слышит речь актёров, смотрит на мизансцену, он вовлечен, а перевод легко может эту атмосферу испортить. Вот это чутье порой важнее, чем каждое слово.

Я была свидетелем того, как терпели неудачу переводчики с хорошей скоростью работы мозга и речи. Они переводили каждое слово и люди, которые слушали спектакль в наушниках, снимали эти наушники в ужасе. Потому что в театре надо слушать сцену. Чутьё – об этом.

Так что непереводимой игры слов нет. Люди друг друга почти всегда понимают.

Сколько языков вы знаете?

Сейчас мне кажется, что уже нисколько. А вообще английский, французский и немецкий.

На пике моих переводческих навыков опыт синхронного перевода у меня был в основном с английским, меньше – с французским. У меня не вызывал синхрон сложностей. С немецким у меня такого опыта не случилось.

Оба полушария мозга работают хорошо!

Когда я пошла на курсы переводчиков-синхронистов, наш преподаватель на втором занятии сказал, что отсеет тех, у кого ничего не получится, и тех, кому вообще не стоит учиться. А у остальных получится после учебы. А я попала в категорию тех, кто уже все умеет. И он мне сказал (курсы были платные): «Хотите – тратьте деньги, хотите – сэкономьте. Но вам не надо учиться синхронному переводу. Это ваша особенность».

Именно. Уравновешенность работы полушарий мозга.

Но есть люди, которые совсем этого не могут. А я не прикладываю никаких особых усилий. Это просто так происходит. Я сюда слышу, а отсюда говорю. Всё. Мне последовательнее переводить труднее.

Человек с таким мозгом на многое способен!

У моего мозга есть много недостатков. Например, я не умею считать. Я не помню лиц и имен людей – это катастрофа. Очень неловкие ситуации из-за этого порой возникают... И вообще я помню только то, что мне надо помнить. А вот то, что не надо, оно моментально забывается.

Это не страшно. В обществе сейчас воспитывается толерантность к людям с разными особенностями.

В этом случае, мое преимущество состоит в том, что, когда мне звонят и говорят: «Здравствуйте, я от Петра Петровича, я генерал-полковник ФСБ...», я спрашиваю: «А болеет у вас кто, генерал-полковник?»

И я понимаю, что другой человек эти бы связи запоминал, пользовался бы ими, а мне совершенно наплевать. Мне вообще все равно, кому помогать. У меня всё в порядке с толерантностью. Человек должен иметь возможность с достоинством уйти из жизни независимо от своего бэкграунда.
Концерт в ЦПП (фото Ирина Субботина)
Концерт в ЦПП (фото Ирина Субботина)
Хорошо. Сейчас серьезные пойдут вопросы. Я их тщательно сочинял.

Не верю.

Почему?

Кто тщательно сочинял, тот будет заглядывать в блокнотик.

Записал в айфончик. И если бы я пришел и расспрашивал, что лично мне интересно, вам было бы скучно. А так я посмотрел несколько интервью. И вместе с вами отвечал на вопросы ведущего. Так лучше погружаешься в контекст. Еще и спорил со всеми! Интервью показывают, что лично вам интересно. Вот пришел бы я и начал обсуждать аспекты катания на горных лыжах!

Я вообще спорт считаю очень бессмысленной штукой.

А я наоборот.

Я не понимаю, зачем это.

На вкус и цвет товарищей нет.

Спорт зачем? Любая работа зачем-то.

Кайф, хобби.

Ну, если это не работа, я ничего против не имею. А вот человек, который спорт делает своей работой. Зачем?

Чем вы зарабатываете на жизнь? Я футболист... Круто для заработка. Но смысл какой быть футболистом?

Где ваша толерантность? Это человек с особенностями, вот такими!

Я пытаюсь в каждом человеке находить пользу для общества. Продавец – понимаю, водитель, бухгалтер, зубной врач – понимаю. Спортсмен – не понимаю!

Спортсмены привлекают всеобщее внимание. Все на них смотрят, как в Древнем Риме на гладиаторов.

Ну да, мне мой муж тоже говорит. Спорт – это хорошее настроение миллионов людей. Понятно. Но я не догоняю.
Тележка радости в ЦПП (фото Анна Ратанова)
Тележка радости в ЦПП (фото Анна Ратанова)
Теперь сложный вопрос. Почему благотворители должны дофинансировать хосписы? Вы в одном интервью говорили, что хосписам финансирования не хватает, должны помогать благотворители.

Это не благотворители что-то кому-то должны. Это система благотворительной помощи должна быть выстроена государством таким образом, чтобы качественная паллиативная помощь включала ряд необходимых аспектов. В том числе, обязательное участие благотворителей.

Государство все-таки должно финансировать?

Качественная система паллиативной помощи должна совмещать несколько видов финансирования. Это и государственные деньги, и деньги социально ответственных бизнесов.

Государственная машина исключает индивидуальный подход. Она формализована, государство по-другому не умеет. Есть минимальный обязательный набор: количество препаратов, медиков, визитов, койко-дней. Стены-кровать-тумбочка. Но если вы вдруг вздумали умирать так, как не умирал никто до вас, то что вам делать?
Пикник в хосписе Ростокино (фото Михаил Кристев)
Пикник в хосписе Ростокино (фото Михаил Кристев)
За ваши деньги любые капризы!

Так нет у вас денег!

Значит, нет капризов.

Это неправда. Человек устроен интересным образом. Он скромный и по одежке протягивает ножки. Но если погрузиться в этого человека... Например, я всю жизнь мечтала стать балериной. И смелость об этом рассказать возникает лишь тогда, когда я понимаю, что всё... Терять уже нечего.

И меня в конце жизни спрашивают: «Ну хорошо, ты балериной стать уже не можешь, ты лежишь на хосписной койке. Но что тебя по-настоящему порадует?»

Появляются прекрасные люди – координаторы-волонтеры и говорят, что организуют экскурсию в мастерскую Большого Театра. В костюмерную, где шьют пачки и пуанты. И могут завезти прямо на кровати на репетицию.

И так устроены мы с вами, что точка, в которой мы понимаем качество нашей жизни, как мы её прожили, – это точка нашей с вами смерти.

Только в этот момент задумываешься: а есть ли люди, которых ты хочешь держать сейчас за руку и которые хотят держать за руку тебя? Только в этот момент спрашиваешь себя: неужели – всё? Неужели никто не отведет тебя в костюмерную театра, и мечта уже не исполнится?

Желания все же очень простые… Некоторые из наших пациентов хотят селедки... А Джейн Зорза, которая умерла в Первом английском хосписе, хотела потрогать бархат. Она сказала, что хочет дотронуться до него. И ей принесли 15 кусочков бархатных тканей с разным ворсом. Она уже не могла шевелить рукой, и этот ворс ей подкладывали под пальцы, гладили им по щеке, и она улыбалась.

Понимаете, государственная машина все это не может осуществить. Мы не должны человека этого лишать.

Паллиативная медицина очень естественная вещь. Здесь почти нет медицинских технологий, это не новаторства в химиотерапии. Это про то, как быть рядом до конца с человеком, который слаб, который немощен, который утратил себя. Как быть с таким человеком рядом, чтобы он при этом остался самим собой, чтобы его личность не пострадала в результате его беспомощности.

И что здесь главное? Здесь любовь главное, умение на человека настроиться.

Недавно Саша Сёмин (член правления фонда помощи хосписам «Вера» – прим. авт.) рассказал о том, как мамы учат говорить глухонемых детей. Чтобы объяснить, как двигается язык, чтобы рождались слова, мамы вкладывают свой язык в рот ребенка. Это такая методика, и она работает. И в этом так много любви! И очень много животного. Такая готовность себя слить с другим человеком, готовность слиться телом.

Собака инстинктивно вылизывает новорожденного щенка, и он начинает дышать, киты выталкивают новорожденных китят на поверхность. Помощь – это мощный инстинкт.

И к сожалению, в современном мире мы оказались в ситуации, когда нам нужно вернуть утраченный инстинкт, инстинкт со-чувствия, со-переживания, со-действия, когда вместе надо быть с человеком. Это совместное проживание трудной, но неизбежной части жизни человека – умирания.
Пикник в хосписе Ростокино (фото Михаил Кристев)
Пикник в хосписе Ростокино (фото Михаил Кристев)
Мы начали разговор с того, что именно потребительское общество разрушило строй нормальных человеческих отношений.

Если говорить об отношении к смерти и умиранию, то нужно вспомнить, что здесь есть глубокие культурные корни. Вспомним рассказ Тургенева «Живые мощи» в «Записках охотника», эпизод в «Анне Карениной», когда у Левина умирает брат, в «Унесенных ветром», когда умирает Мелани, масса есть примеров с такой правдой отношений, правдой в завершении отношений. И это естественно. Но мы утратили этот навык.

Несмотря на развитие технологий, мы не изменили цикл жизни – люди рождаются, живут и умирают. Вторжение в естественные процессы может привести к разрушительным последствиям – мы не можем повлиять на торнадо, но мы может научить людей правильно прятаться. Так и с умиранием: мы должны научиться восприятию этого процесса как части жизни, особенно в грядущем будущем, когда будет много пожилых людей. И можем научить людей помогать.

Когда государство перестанет справляться с количеством умирающих в больницах, хосписах, мы будем вынуждены снова, как это было раньше, иметь пожилого человека у себя дома, рядом с подрастающим ребенком. И это нормально. Мы должны будем тратить массу сил на уход за людьми, и это произойдет уже скоро, с нами, среди нас. Уже через 25 лет будет так, потому что более 30% населения будут нуждаться в посторонней помощи.

Складывается такое ощущение, что в момент «икс», когда уже нечего терять, все личные установки рушатся, и люди становятся более открытыми с близкими.

Совсем нет. Эти установки настолько сильны, что иногда надо помочь их сломать. Люди друг друга как бы берегут, при этом создавая массу преград для откровенности. Совсем недавно была ситуация, когда мое участие было важно для уходившей женщины, для ее детей, и при этом ужасно травмировало и ухудшило состояние ее мужа. Он все знал и понимал, но не хотел признаваться самому себе, говорить с женой, с детьми. Он настаивал на продолжении лечения, не обращался за паллиативной помощью, и в результате на прощание у них осталось всего несколько часов, когда женщине уже трудно было дышать.

А как вы оказались причастной к этой ситуации?

Этот мужчина написал мне сам. В Фейсбуке у меня открытая страничка, я всегда читаю все сообщения. С учетом того, что это был выходной день, а счет шел на часы, я решила не посылать специалистов, сама поехала к этой семье.

Мне кажется, все люди в паллиативной помощи такие. Хотелось бы так думать.
Хоспис Бутово (фото Надежда Фетисова)
Хоспис Бутово (фото Надежда Фетисова)
О принципах паллиативной помощи и о «причинении добра».

Я считаю, что паллиативная помощь должна основываться на достаточно тонком понимании того, что для каждого человека чувство собственного достоинства разное. Одна из ужаснейших вещей, которую мы слышим от уходящего человека или от его близких: «Он так никогда не жил, как умирает». Это очень плохо. Мы не должны создавать человеку такие условия в конце жизни, которые ему покажут, что он как-то не так жил. То есть, если есть человек всю жизнь по своей воле жил в деревне, с туалетом на улице и топил дровами печь, ему надо помощь оказать на дому, а не переселять в хоспис с горячей водой и отоплением. Ему там всё чужое.

В начале любой благотворительности и подобной деятельности есть сложный период «причинения добра». Недавно был случай: бабушка одна, когда ей уже тяжело стало передвигаться по комнате, стала ходить в туалет в ведро, старое такое, эмалированное. И я ей привезла из хосписа стульчак, чтоб было удобно, чисто, мягко. Бабушка посмотрела и сказала только: «Белый какой!» И продолжила пользоваться своим ведром.

Великая сила привычки.

Тут дело даже не в привычке, а нарушении ее личного биоритма, нарушении его значимости.

Чудесный пример был у Лизы Глинки. Она писала у себя в журнале, как пыталась окультурить киевский хоспис – учила сотрудников, что надо к пациентам обращаться по имени-отчеству, говорить не «жопа», а «попа», и так далее. И подслушала она разговор, когда медсестра пациенту говорит: «Михаил Васильевич, поднимайте попу, пожалуйста, сейчас мы с вами мочиться будем!». А он ей в ответ: «Шо?». Медсестра опять: «Михаил Васильевич, поднимайте попу, сейчас я вам судно подам!». Он опять ей: «Шо?». Медсестра, не вытерпев: «Василич, да жопу подними, поссать надо! Давай быстрей, сейчас Петровна услышит, уволит нафиг!».

Вот и все. Ему надо, чтобы говорили, как он привык.
Грузинский хор в хосписе Царицыно (фото Ирина Субботина)
Грузинский хор в хосписе Царицыно (фото Ирина Субботина)
Правильно. Насильно мил не будешь.

Да. И хосписы, и вся система паллиативной помощи живут не только по приказам минздравовским, но и по своим заповедям. И одна из таких заповедей – «не навязывай человеку своих убеждений». Пациент в конце жизни очень уязвимый, зависимый от других. И он боится, что, если не примет вашу точку зрения, то вы ему перестанете помогать. Поэтому очень важно не навязывать своих убеждений.

Очень плохо, если хосписы находятся при церкви. Потому что, получается, «чтобы получить вашу помощь, я должен вашу веру принять». А если я не вашей веры?

Поэтому сложно, когда в хосписах работают люди, пропагандирующие тот или иной подход к чему бы то ни было. В хосписе ты должен быть немой, ты должен только слушать, слышать.

Несмотря на то что навыку слышать друг друга надо учиться, есть много людей, которым удалось сохранить эту семейственность и открытость. Таким семьям не нужна паллиативная помощь, у них и так все в этом плане хорошо, им нужен только, грубо говоря, морфин для облегчения боли. Таких семей много в глубинке.

Важно, чтобы организаторы здравоохранения осознавали: паллиативная помощь – это не ремонт в хосписе, не пластиковые окна… Конечно, в нашей бешеной Москве мы не можем оставить бабушку дома, потому что банально всем надо работать, но… Пример: село Никольское, 98-летняя бабушка, уходящая, по большому счету, из-за старости. За ней ухаживали дочери, лет 70. Они из соседней комнаты слышали каждое её шевеление и движение, и бежали на этот зов. И это фантастика. Очень грустно, что это приходится восстанавливать заново. Но я верю, что это еще можно восстановить.
Игра в лото в хосписе Дегунино (фото Надежда Фетисова)
Игра в лото в хосписе Дегунино (фото Надежда Фетисова)
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ И МОШЕННИКИ

В благотворительности немало мошенников, как уменьшить их число?

Да, везде немало мошенников. В благотворительности, среди чиновников, в бизнесе. Как уменьшить их число?

Да, но в благотворительности это воспринимается особенно болезненно. А сейчас, в соцсетях – репосты, сборы…

Невозможно уменьшить их число. Надо наращивать объем собственного мозга для принятия правильных решений. Вы же, когда покупаете телевизор или машину, предварительно изучаете, читаете, выбираете. Как говорил великий кот Базилио: «Пока живут на свете дураки…» Есть гениальная еврейская пословица – «пусть милостыня запотеет в руке дающего». Не спешите! Узнавайте, спрашивайте, заходите на сайты.

Возможно, разумно было бы всю благотворительность централизовать в чьих-то авторитетных руках, которые уж точно не мошенники?

Нет. Что такое авторитетные? Фонд «Подари жизнь», Русфонд, я, президент? Благотворительность же во многих сферах присутствует, нельзя все отдать в одни руки. И не стоит забывать, что благотворительность – это все равно сбор денег. И чем больше организаций, тем больше КПД.
Собаки-терапевты в ЦПП (фото Дарья Урясьева)
Собаки-терапевты в ЦПП (фото Дарья Урясьева)
Так, может, создать благотворительность на уровне государства? Эдакая «Росблаготворительность».

Государство не может заниматься благотворительностью, а вот если бы этим занялось какое-то агентство, было бы неплохо. Я считаю, в нашем государстве нужен человек » советник президента по вопросам НКО волонтерства и благотворительности. Потому что мы (прим. ред. – фонды, НКО) говорим одно и то же государству, и много раз. А президент у нас один. Это нужно не для того, чтобы централизировать, а для того, чтобы собрать информацию, понять запросы и нужды благотворительных организаций. Весь по сути у всех фондов они идентичны.

Важно еще понимать, что благотворительность – это инструмент развития гражданского общества. Россия – уникальная страна во многих вопросах. Благотворительность развивается в государствах двух типов.
В тех государствах, где полный швах, например, в Африке, там нужно все – программы снабжения пресной водой, вакцинами, презервативами для профилактики ВИЧ и так далее. Там государство свою функцию по распределению социальных благ и защите своих граждан не выполняет.

Вторая категория государств, где это происходит – это страны, наоборот, «well fare», благоденствующие. Там уровень гражданского самосознания такой, что люди вкладываются в благотворительность немного отличающуюся от российской. Они вкладываются в то, на что нет сил и средств у государства – исследования рака, рассеянного склероза, глобального потепления и так далее. На это трудно выбивать деньги, потому что государство не любит тратиться на действия без определенного результата. Либо эти страны начинают поддерживать совсем глобальные проекты из разряда «напои Африку пресной водой».

А Россия оказалась в промежутке. Могущественнейшее, богатейшее государство, у которого есть все возможности для того, чтобы его граждане были защищены, со своим минздравом и минтрудом, сняло с себя многие обязательства по социальной защите населения.

И каковы причины этого?

Очень много людей. И поэтому, наверное, так сложилось, что в России никогда людей не жалели. Когда случилась эта страшнейшая трагедия в Кемерово, все всерьез стали спорить – там 400 человек погибло или 60? Ну какая разница?! Когда в такой ситуации гибнет трое, масштаб трагедии ничуть не меньше, чем когда там гибнет 400. Сам спор, погибло 64 или 400 – это спор для какой-нибудь условной Голландии, где мало людей, или для Израиля.
Нюта Федермессер
Нюта Федермессер
ПРО ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ

Ваша мама как-то сказала: «Рак – интересная болезнь, потому что позволяет доцеловать и долюбить всех родных и близких». Почему людям нужны экстремальные обстоятельства, чтобы долюбить?

«Memento mori» (от лат. – «Помни о смерти») – это же именно приветствие, а не прощание. А зачем помнить о смерти? Не для того, чтобы каждый день бояться, а для того, чтобы каждый день, каждое мгновение ценить. А мы перестали бояться смерти и перестали эти мгновения ценить. Это работает не только для людей неизлечимо больных, но и просто для старых, которые понимают, что нет впереди ещё 20 лет. И это знание о своей жизненной границе расставляет приоритеты, оно дает очень четкое разделение на важное и неважное. Но даже, когда об этом знаешь (как я, которая каждый день это вижу), в отношении своей собственной жизни это, к сожалению, не работает.

Мамины слова – это о разнице между смертью мгновенной и смертью, которая дает тебе немного времени на попросить прощения, «доцеловать» и «долюбить».

Вообще надо сказать пять вещей перед смертью: «Ты мне очень дорог», «Я тебя люблю», «Прости меня», «Я тебя прощаю», и «Я с тобой прощаюсь». Вот эти слова – обязательные в конце жизни.

То, что остается несказанным, очень сильно потом мучает людей до самых последних дней.
AD

© Eva.ru 2002-2024 Все права на материалы, размещенные на сайте, защищены законодательством об авторском праве и смежных правах и не могут быть воспроизведены или каким либо образом использованы без письменного разрешения правообладателя и проставления активной ссылки на главную страницу портала Ева.Ру (www.eva.ru) рядом с использованными материалами. За содержание рекламных материалов редакция ответственности не несет. Свидетельство о регистрации СМИ Эл №ФС77-36354 от 22 мая 2009 г. выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) v.3.4.325