Готовясь к рождению тогда еще первого ребенка, я проштудировала труды Юлии Гиппенрейтер и Людмилы Петрановской, и потом еще бессчётное число раз читала статьи в популярных СМИ с их вольным пересказом. Мне все нравилось: стремление понять ребенка и помочь ему справиться с чувствами; пошаговые инструкции по мягкому выходу из конфликта; советы воспитывать детей в спокойной, доброжелательной атмосфере и многое другое…
Надо ли говорить, что я с энтузиазмом первооткрывателя кинулась претворять теорию в практику. Благо, практики хватало: мой мальчик – моя эмоциональная копия, и темперамента ему не занимать. Он скандалил и требовал, капризничал и ругался – а я пыталась активно слушать, проговаривать и объяснять скандалы кризисом трех лет, недосыпом и так далее. Я пробовала и пробовала, но часто терпела поражение, срывалась на крик и хлопанье дверями, потом раскаивалась, винила себя… И так до следующей ссоры.
Надо ли говорить, что я с энтузиазмом первооткрывателя кинулась претворять теорию в практику. Благо, практики хватало: мой мальчик – моя эмоциональная копия, и темперамента ему не занимать. Он скандалил и требовал, капризничал и ругался – а я пыталась активно слушать, проговаривать и объяснять скандалы кризисом трех лет, недосыпом и так далее. Я пробовала и пробовала, но часто терпела поражение, срывалась на крик и хлопанье дверями, потом раскаивалась, винила себя… И так до следующей ссоры.
Однажды у меня выдался непростой день. Нагромождение мелких неприятностей, вопросов, требующих немедленного решения, еще и начинающаяся простуда – и вот я забираю ребенка из сада, еле держась на
ногах. Мы приходим домой, сын – тоже в плохом настроении – цепляется за какую-то мелочь, и ссора начинает набирать обороты. Я привычно вспоминаю советы психологов: «Мама не в коем случае не должна переходить на крик. Если хочется крикнуть – сделайте глубокий вдох, досчитайте до десяти, и говорите спокойным, уверенным голосом…» И именно в этот момент я осознала, что меня смущает в этих советах и практиках. Вот это – «Мама не должна!»
Нас учат, что нельзя создавать запрет на эмоции ребенка: запрещать ему плакать, злиться, обижаться и так далее. Но почему никто не считается с эмоциями мамы? Безусловно, мама – взрослая и в идеале должна оперативно отрефлексировать свои чувства, отделить мух от котлет: «Так, это не ребенок плохой, а просто у меня был тяжелый день, я устала, ребенок не при чем…»
Так сделает идеальная мама. Только вот большинство людей – не идеальны. И в тот самый момент, когда я, пытаясь приблизится к идеальной матери, вдыхаю, выдыхаю, считаю до десяти и говорю вымученно спокойным голосом – я словно изменяю себе собой. Я не даю выхода своей эмоции, она растет и зреет во мне, как кипящая лава, и в итоге все равно вырывается наружу – с утроенной силой. Тут-то и наступает наш последний день Помпеи – вчера, и сегодня, и завтра.
В общем, тогда – в конце этого тяжелого дня и разгорающейся ссоры – я плюнула на весь этот спокойный тон и участливый голос. Я крикнула, что мне осточертели эти ссоры, я устала, у меня неприятности и болит голова. И наша с ребенком ссора как-то увяла. Ему неинтересно стало заводить себя, зато интересно узнать – а у меня-то что случилось? И что нужно сделать, чтобы мамина голова не болела?
ногах. Мы приходим домой, сын – тоже в плохом настроении – цепляется за какую-то мелочь, и ссора начинает набирать обороты. Я привычно вспоминаю советы психологов: «Мама не в коем случае не должна переходить на крик. Если хочется крикнуть – сделайте глубокий вдох, досчитайте до десяти, и говорите спокойным, уверенным голосом…» И именно в этот момент я осознала, что меня смущает в этих советах и практиках. Вот это – «Мама не должна!»
Нас учат, что нельзя создавать запрет на эмоции ребенка: запрещать ему плакать, злиться, обижаться и так далее. Но почему никто не считается с эмоциями мамы? Безусловно, мама – взрослая и в идеале должна оперативно отрефлексировать свои чувства, отделить мух от котлет: «Так, это не ребенок плохой, а просто у меня был тяжелый день, я устала, ребенок не при чем…»
Так сделает идеальная мама. Только вот большинство людей – не идеальны. И в тот самый момент, когда я, пытаясь приблизится к идеальной матери, вдыхаю, выдыхаю, считаю до десяти и говорю вымученно спокойным голосом – я словно изменяю себе собой. Я не даю выхода своей эмоции, она растет и зреет во мне, как кипящая лава, и в итоге все равно вырывается наружу – с утроенной силой. Тут-то и наступает наш последний день Помпеи – вчера, и сегодня, и завтра.
В общем, тогда – в конце этого тяжелого дня и разгорающейся ссоры – я плюнула на весь этот спокойный тон и участливый голос. Я крикнула, что мне осточертели эти ссоры, я устала, у меня неприятности и болит голова. И наша с ребенком ссора как-то увяла. Ему неинтересно стало заводить себя, зато интересно узнать – а у меня-то что случилось? И что нужно сделать, чтобы мамина голова не болела?
Отрывок из книги Ю. Гиппенрейтер, «Общаться с ребенком – как?»
«…Как похожий случай приходит в голову знаменитая пощечина А. С. Макаренко. В минуту крайнего возмущения и бессилия он отвесил ее одному из своих великовозрастных воспитанников. Сам А.С. Макаренко пережил ее в ту минуту как крушение всех своих высоких педагогических идеалов. Однако она оказала неожиданно благотворное действие на его отношения с ребятами: лед отчуждения
между ними был сломан.
«Пощечина Макаренко» обсуждалась потом во многих педагогических трудах. В частности, шел спор, правомерно ли такое как воспитательный прием? Я бы присоединилась к мнению, что сама постановка вопроса неправильна. Эмоциональный взрыв взрослого, как правило, случается, а не используется как «прием». Если он абсолютно искренен и без тени расчета на «педагогический эффект», то последствия его могут быть положительными. Ведь взрослый здесь предстает перед ребенком не защищенным педагогической броней, а значит, как равный и более близкий человек».
«…Как похожий случай приходит в голову знаменитая пощечина А. С. Макаренко. В минуту крайнего возмущения и бессилия он отвесил ее одному из своих великовозрастных воспитанников. Сам А.С. Макаренко пережил ее в ту минуту как крушение всех своих высоких педагогических идеалов. Однако она оказала неожиданно благотворное действие на его отношения с ребятами: лед отчуждения
между ними был сломан.
«Пощечина Макаренко» обсуждалась потом во многих педагогических трудах. В частности, шел спор, правомерно ли такое как воспитательный прием? Я бы присоединилась к мнению, что сама постановка вопроса неправильна. Эмоциональный взрыв взрослого, как правило, случается, а не используется как «прием». Если он абсолютно искренен и без тени расчета на «педагогический эффект», то последствия его могут быть положительными. Ведь взрослый здесь предстает перед ребенком не защищенным педагогической броней, а значит, как равный и более близкий человек».
Сразу скажу: я против крайностей. Я не считаю, что нужно оправдывать бытовое хамство и грубость особенностями своего эмоционального состояния. Я уверена, что каждый должен стараться вести себя с другими вежливо и корректно. Но с другой стороны, никто не отменял разницу темпераментов. Я – человек эмоциональный. Я бурно радуюсь, горячо спорю, быстро выхожу из себя и так же быстро мирюсь. Об этом знают все мои близкие и друзья, и муж, конечно – знает и любит меня такой, какая я есть. Точно так же и я знаю и принимаю эмоциональные особенности своих близких: кто-то обидчив и раним, кто-то может сказать неприятное, не подумав, кто-то, наоборот, все держит в себе…
Мой ребенок живет не в идеальном мире и с неидеальными родителями. Я учусь быть более спокойной, но и ребенку нужно научиться принимать меня с моим характером и темпераментом, со всем спектром эмоций. Мне кажется, ему полезно знать: причина моего расположения духа – не всегда в нем, в ребенке. А в чем? Давай поговорим об этом!
Мой ребенок живет не в идеальном мире и с неидеальными родителями. Я учусь быть более спокойной, но и ребенку нужно научиться принимать меня с моим характером и темпераментом, со всем спектром эмоций. Мне кажется, ему полезно знать: причина моего расположения духа – не всегда в нем, в ребенке. А в чем? Давай поговорим об этом!
Так что теперь мы проговариваем не только его чувства, но и мои. Я совсем не сторонник того, что нужно переваливать на ребенка взрослые проблемы. Но уверена, что мой сейчас уже шестилетний сын способен понять, когда я говорю: «Знаешь, день сегодня какой-то дурацкий. На работе долго спорили ни о чем, я ничего не успела, ужасно устала и в плохом настроении. Не трогай меня сейчас, поболтаем попозже». Он знает, что я могу взорваться и накричать по пустякам, но потом обязательно извинюсь. Знает, что я бываю уставшей, раздраженной, расстроенной, ворчливой – или, наоборот, веселой и дурашливой, энергичной или задумчивой.
Видя мои собственные рефлексии, он учится наблюдать за собой и за своими эмоциями. Недавно я забрала его с тренировки взъерошенного и несчастного, закидала сочувственными вопросами и услышала: «Мам, я жутко злой. Просто не разговаривай со мной сейчас, ладно?»
Видя мои собственные рефлексии, он учится наблюдать за собой и за своими эмоциями. Недавно я забрала его с тренировки взъерошенного и несчастного, закидала сочувственными вопросами и услышала: «Мам, я жутко злой. Просто не разговаривай со мной сейчас, ладно?»
А еще мой мальчик растет чутким и эмпатичным человеком. В один из вечеров он внимательно посмотрел на меня и сказал своей младшей сестре: «Катя, мама сегодня совсем уставшая. Пойдем, поиграем сами, не будем ее трогать».
Парадоксально, но факт: мое несовершенство в конечном счете идет на пользу нам обоим - и мне, и ребенку. Мы учимся прощать ошибки, извиняться и извинять, быть терпимее, внимательнее и нежнее друг к другу. Да и вообще это так приятно: признать за собой право быть неидеальной матерью, а собой – такой, какая я есть. Настоящей, живой.
Парадоксально, но факт: мое несовершенство в конечном счете идет на пользу нам обоим - и мне, и ребенку. Мы учимся прощать ошибки, извиняться и извинять, быть терпимее, внимательнее и нежнее друг к другу. Да и вообще это так приятно: признать за собой право быть неидеальной матерью, а собой – такой, какая я есть. Настоящей, живой.