Культура, как трава через асфальт, пробьется все равно! Леонид Якубович — о телевидении, о театре и об архитектуре

О снятии с эфира «Вечернего Урганта»:

1. Я думаю, что это ошибка. Даже во время Великой Отечественной войны выходили хорошие фильмы, и не всегда серьезные и направленные патриотически. Работали агитбригады, чего сейчас нет, к сожалению. Отсутствие развлекательных программ, слишком серьезный крен в сторону негатива.
2. Посмотрите на другие каналы: есть «Культура», «Матч ТВ», да и все остальные каналы вполне нормально к этому относятся и выдают в эфир развлекательные программы. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, какие-то высшие соображения диктуют именно такую политику канала.

О своей работе на «Поле чудес»:

1. Относиться к этой программе как к чему-то серьезному — это шизофрения. Это времяпрепровождение, больше ничего. Таких программ очень много на мировом телевидении. Я говорил, что я удивляюсь, почему эта программа так долго находится в эфире. Потому что вообще, в сути своей, если бы это была программа изначально, как ее и задумывали, о том, как в нее играют, она бы сгорела через месяц. Я предложил, и Влад Листьев со мной согласился, что эта программа будет о том, кто в это играет.

Об участниках «Поле чудес»:

1. Я не считаю себя выше тех, кто приходит в студию, и даже наоборот. Каждый из них в своей профессии на голову выше меня, потому что он умеет делать что-то, чего делать не умею я. Любой, кто угодно: токарь, пекарь, слесарь, плотник — не имеет значения. Стало быть, они личности, каждый из них.

О профессии телеведущего:

1. Для меня профессия — это вообще великое слово, священное. В эту секунду, как только включается мотор, мне начинает все это нравиться немедленно и сейчас же. Потому что как только мне это перестанет нравиться, по глазам будет видно это, и тогда мне придется уйти, то есть я сам уйду сразу, как только мне перестанет это нравиться в кадре.
2. За кадром может быть все что угодно и это естественно — 31 год заниматься практически одним и тем же. С другой стороны, на это также может сетовать хирург, который всю жизнь режет, или учитель, который всю жизнь преподает одно и то же девятому классу. Это работа.
3. У них другая философия в башке. У них на барабане миллион долларов, например, был, сейчас не знаю как. Я видел, как одна креолка, по-моему, в 1992-м или 1993-м году выиграла миллион долларов, вся нация встала на дыбы и аплодировала стоя ее успеху. У нас по-другому ко всему этому относятся. Им неинтересно, кто пришел, зачем пришел, — они просто крутят себе, приходят выигрывать деньги, больше ничего.

О рекламе:

1. Рекламный рынок просел, как и весь остальной рынок. Реклама в большей степени раздражительный фактор. Вы можете провести социологический опрос, и вам точно подтвердят то, что я сейчас скажу: очень многие, как только начинается реклама, переключают на другую программу или уходят пить чай.
2. Абсолютно убежден, что размещать рекламу в патриотических фильмах нельзя, в фильмах о войне нельзя. Ну кто-то же думал о том, как это размещается?

О Константине Эрнсте:

1. Константин Львович долго в телевидении, как мало кто другой. Таких людей несколько, я к ним с огромным уважением отношусь, и к Добродееву, и к Эрнсту, и к Шумакову... Это серьезные люди, которые понимают в телевидении гораздо больше, чем мы с вами, хотя бы потому, что у них есть некая информация, которой мы не владеем.

О связи культуры и благополучия государства:

1. В основе благополучия государства лежит совсем не экономика, а наоборот, культура. Экономика никакая произвести культуру не может, только культура может произвести экономику. Только культурный человек может толково разбираться в том числе и в экономических процессах. Экономика, или капитализм, если хотите, занят прибылью, все остальное неинтересно. В 20-е годы у нас, когда был дикий голод, параллельно возникали театры и цвела поэзия.
2. Культура, как трава через асфальт, пробьется все равно. Второй вопрос, насколько это трудная история. Конечно, все равно открываются музеи, все равно музыка властвует всем и всегда. Только это дело трудное.

О спаде русского театра:

1. Сейчас у нас спад, и великий русский театр все больше и больше уходит в небытие, тот самый великий русский театр, которым когда-то я, как и многие, не просто восхищался... Это надо было придумать, что я был на первом курсе, денег не было вообще, мы ездили в Питер на все спектакли БДТ (Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова). Если к вам сейчас приедет замечательный театрал какой-нибудь из-за границы, вы его куда поведете?
2. Сегодня вы будете очень долго думать, куда его повести. Все эти новые формации мне не нравятся. Они происходят, на мой взгляд, в том числе, кстати, из-за экономики. Эти три доски на сцене вместо хороших декораций от отсутствия денег в большем смысле этого слова, а совсем не от гениальных всполохов в башке какого-то режиссера. Я уже сходил пару раз (на подобные постановки). Я поставил себе задачу, что я студент четвертого курса медицинского института, учусь на психиатра. Я высидел 20 минут. Мне было просто интересно не как это воплощено на сцене, а кому это вообще в башку пришло.
3. По сегодняшним временам из той высокой русской культуры остались Большой театр, консерватория, «Геликон-опера», да. Все остальное — мы можем говорить, но только напрягая голову и все время соображая, куда идти. Говорят, Пускепалис хороший театр открывает или открыл уже, я ему верю, артист он замечательный. Какие еще... Мы будем думать, это трудный процесс. Раньше я бы не думал.

Об архитектуре и современной застройке:

1. Я ностальгирую по хорошему, по красивому. Я ностальгирую по красивым домам, а не по этим коробкам, которые вокруг меня. Я был в очень многих городах России, — так могу вам сказать, что строителей много, хороших — до фига, архитекторов — ноль на палке. Дело в искусстве, дело в культуре. Архитектура — это искусство, а строительство — это технология, разные вещи.
2. Вы пойдите по улицам, походите. Если мы выйдем на улицу с камерами, то вы не найдете ни одного красивого дома, скажем, равного, например, ну не знаю, Историческому музею, например, или тому, чего стоит веками, не найдете.
3. Есть масса городов в мире, к которым относятся очень аккуратно, потому что берегут наследие поколений. Нельзя ломать бездумно то, что не нами придумано. Это дело сложное. Еще раз повторяю, это искусство, архитектура — это искусство.

О своих предложениях руководству «Первого канала»:

1. Я уже предложил (руководству «Первого канала»), целую папку предложений, я положил их на стол. Там около 30 новых проектов. Но, по всей вероятности, с точки зрения руководства канала сейчас не время этих проектов. Этих причин я не знаю. Говорить, почему это не произошло, я не могу, потому что просто не знаю, равно как утверждать, что это очень хорошие проекты. Думаю, что они неплохие. Перспективные ли они? Наверное. Другое дело, своевременны ли они? Может быть, и нет. Этого я не могу судить, потому что я слишком низко сижу. Они сидят на более высокой ветке, им виднее.

О своем месте в иерархии «Первого канала»:

1. На корабле существует иерархия: есть матрос, а есть капитан. И не всякий матрос может диктовать капитану курс корабля, потому что капитану виднее, он выше. Опыт — это одно. Я же по статусу не занимаю ветку, которая позволяет рулить кораблем. Эту ветку занимает Эрнст. Я могу только советовать. Я могу прийти, посоветовать, а его абсолютное право — решать, своевременно это или нет. Доверяю ли я ему? Да, доверяю, поэтому я никогда на это не обижаюсь.

О русском мате и его запрете на телевидении:

1. (К русскому мату я отношусь) замечательно. Я знаю людей, которые очень вкусно ругаются матом. Это часть культуры. Я сам могу использовать такую лексику к месту в быту. Потому что одним словом можно заменить целую страницу текста, можно один раз ответить и все. Или сказать, или высказать свое мнение. Замечательно. Ни в одном языке мира такого мата нет, все это какие-то вялые подобия, жвачка какая-то.
2. (Мат на телевидении) это другое дело. Культуру надо воспитывать. То, что можно делать публично, совсем не значит то, что можно делать в личном общении. Это разные вещи. Надо понимать уровень и степень того, где и что ты говоришь. Это естественно совершенно. Люди все ведут себя, это этика поведения, это культура поведения. Нормально, нас к этому приучают даже не в школе и в детском саду, а жизнь нас к этому приучает. Вы же тоже не всегда ведете себя так, как хотите. Я знаю очень много хороших, крепких слов, но в кадре никогда не буду их использовать.

Об объективизации девушек, выносящих призы на «Поле чудес»:

1. Любое зрелище, общественное зрелище, должно быть красивое. Красота включает в себя все: цвет декораций, одежда музыкантов, и в том числе вот то, о чем вы говорите. И если спорт — это зрелище, то зрелище должно быть красивым, и девушки, которые выносили эти таблички с номерами раундов или матчей, это включается в понятие «красота». Какой идиот это отменил (речь идет об отказе от практики выноса номеров раундов девушками-моделями на некоторых спортивных соревнованиях), я не знаю.
2. У нас идиотов тоже хватает. У нас на телевидении стали замалевывать женские груди вдруг неожиданно: как только грудь женская не дай бог появится, тут же такая накладка. Я жду не дождусь, как теперь будут ходить по музеям и Oracal наклеивать на статую обязательно, потому что Венера Милосская голая и, конечно, надо ее... Это даже уже не раздражает — это смешно, это отсутствие культуры. Изображение деятельности.

О взаимодействии с молодой аудиторией:

1. Я не отрицаю молодую аудиторию. Ну, а что я должен делать, вести с Милохиным программу «Поле чудес»?

Об Иване Урганте:

1. С Ванечкой было бы интересно (работать вместе), потому что, во-первых, он хороший актер, а во-вторых, он очень хороший импровизатор. С Ванечкой я бы с удовольствием стоял на сцене, потому что он действительно человек, способный на мгновенные импровизации, мне это нравится. Мне вообще он нравится.

О том, что он мог бы посоветовать молодым телевизионщикам:

1. Во-первых, надо давать советы тем, кто их спрашивает. Я не уверен, нужны ли им мои советы... Во-вторых, я на самом деле и посоветовать ничего не могу. Я не профессионал. Это довольно странно звучит. Я пришел со стороны и веду себя как сторонний человек. Это только опыт 30-летний позволяет мне еще как-то держаться более-менее на определенном уровне. Вряд ли можно сказать, что я профессионал, от которого следует ждать какого-то совета в этой области телевидения.
2. Я думаю, у Познера можно было бы спрашивать совета или у Эрнста. Они понимают в телевидении как в профессии. Это очень глубокая история, телевидение вообще. Я же только функция, не более того, я только функция и все. А там очень большая работа. Это гигантский завод, которым надо как-то управлять, там очень много цехов, и не каждый начальник цеха может быть руководителем этого предприятия. И уж тем более спрашивать у начальника цеха его мнение о том, как чего... Это трудная история.
3. Я не дам никаких советов. Все надо попробовать самому. Вот если кто-нибудь придет и встанет со мной рядом или в аппаратную зайдет, я еще могу показать, на что обратить внимание, где интересное и так далее. Если кто-то чем-то увлечется, я найду людей, к которым я могу отвести за ручку человека и сказать: вот это профессионал, скажем, вот он звуковик прекрасный, а это дольщик замечательный, а это оператор, а это человек, который занимается декорациями, к примеру. Это я знаю. А сам я вряд ли дам совет.

О своей жизни сегодня:

1. У меня вообще все нормально, все замечательно и хорошо. Повторяю, в моей жизни не изменилось ничего, я как работал по 20 часов в день, так я и работаю по 20 часов в день. Я написал четвертую книжку. Нравится мне, что ее теперь издать нельзя? Не по чему-нибудь, не потому, что она плохая, но мне в издательстве сказали: «Трудные времена, дорогая бумага, не хотим рисковать, хотя нам очень нравится то, что вы написали». Приятно мне это слышать? Нет. Наверное, я буду ее издавать на свои деньги. Ну, значит, как-то я все равно ее издам.
2. Я работаю, репетирую, у меня репетиции с утра до вечера, мне писать надо еще там чего-то... Есть проекты. Надо проходить врачебно-летную экспертную комиссия, потому что я хочу еще летать. Я летаю все время, и вообще, у меня масса дел, я занят.